судя по яростно блестящим глазам, умоляет.
Ничего тут сложного не было. Всего-то и надо было выдернуть из-под седой головы подушку, прижать к желтушному лицу обеими руками и подержать несколько минут. А потом поднять безвольную голову на ватной шее, подсунуть подушку на место и также тихо, на кончиках пальцев, выйти вон, прикрыв за собой дверь.
Не сумел.
Сначала молча смотрел, как по впалым щекам катятся крупные слезы, с трудом пробивая себе русло в седой, жесткой щетине. А потом развернулся и выбежал из комнаты.
Дед умер на следующее утро. На завтра как раз приходились именины. Но вместо праздника выпало идти за гробом, неся на бархатной подушечке надраенные мелом награды.
А ночью дед вернулся. Во сне. Был он веселый, здоровый. И, конечно, верхом. Не на Дунае – на помершей года три назад белой кобыле Шипке. Она перебирала ногами, скрипя подковами по белому снегу. Солнце просвечивало сквозь розовые уши, а снег был какой-то крапчатый, в красных каплях. Перед дедом на месте, куда обычно он сажал внука, вцепившись тонкими руками в розоватую от заката гриву, сидела невероятно красивая девушка. Даже почти девочка – чуть старше него самого. Она скалила белые зубы и не моргая сверлила стоящего перед кобылой мальчика черными шальными глазами.
– Деда, это кто с тобой? – робко спросил он.
Но дед ничего не ответил. Вместо этого расхохоталась его спутница, а потом свесилась с седла – так, что их глаза оказались близко-близко, почти на одном уровне. Он чувствовал, как ее черные локоны щекочут по его щекам и лбу, но это было не приятно, а очень страшно. Как будто и не волосы то были вовсе, а мокрые донные травы, что норовят ухватить во время купания за ноги и утащить под воду, к русалкам и водяным. Или даже живые, холодные и скользкие гадины, как в недавно прочитанной книжке про героя Персея и жуткую Медузу.
А после мерзкая девчонка выкинула и вовсе дикий фокус – ухватила его за ворот рубашки, притянула к себе с неожиданной для такой тонкой руки силой и впилась ему в губы своими, красными и невероятно холодными. Он заколотил по держащей его руке кулаками, дернулся изо всех сил – и плюхнулся на землю. Вскочил, бросился к деду – и завопил от ужаса. Из-за паршивой девчонки на него смотрел скелет в дедовом парадном мундире. Ордена были все в ржавчине, на кителе проступали, все больше разрастаясь, бурые пятна, а голый белый череп скалился единственным желтым зубом.
Хотелось развернуться и бежать со всех ног, но те вдруг стали невероятно тяжелыми, будто к ним привязали по чугунной гире.
А страшная девочка выпрямилась в седле, вытянула в его сторону бледный палец, прищурила бездонные глаза и прошипела:
– Ты думал, что можешь меня ослушаться? Меня, Смерть? Он же просил тебя! Просил!!! Теперь у тебя долг! Ты теперь Смертью целованный!
Она с силой дернула Шипку за гриву, та ошалело раздула ноздри, вздыбилась и саданула копытом прямо в грудь обездвиженного ужасом мальчика.
Тогда он, проснувшись, обрадовался, что это сон, перекрестился дрожащей рукой и забыл. Не разглядел знамение.
Глава 9. За двумя зайцами
Николай Антипович Отрепьев в задумчивости брел по Казанской улице в сторону Проспекта. Изъятый у художника нож он, как и было велено, передал доктору Кушниру, несколько минут посмотрел, как тот щурится на лезвие через свои стеклышки, послушал его невнятное бормотание и цоканье языком, а теперь вышагивал в сторону веселого заведения «Квисисана», невесело размахивая длинными руками в такт широких шагов.
Грустное направление его мысли приобрели сразу по нескольким причинам. Во-первых, ему стало обидно, что начальство, будто бы начавшее его привлекать к делам сыскным, отправилось по явно более перспективному следу без него, отослав несчастного письмоводителя подкреплять версию уже отработанную и почти что отброшенную. Во-вторых, расстраивало его и то, что идти пришлось пешком, хотя господа сыщики могли бы и подбросить его по пути, но умчались в азарте, даже не подумав о его ничтожной персоне. Траты же на извозчика оставили бы юношу без завтрака. Ну и в-третьих, за глубокую вертикальную складку на гладком лбу стоило бы сказать «спасибо» одной молодой особе, с некоторых пор занимающей в этой голове и сердце очень существенное место.
Продолжая внутренний диалог то с Владимиром Гавриловичем, то с дамой сердца, а то и, набравшись смелости, выговаривая все накопившееся за последние дни Константину Павловичу, Отрепьев перешел канал, обогнул здание городской думы и вынырнул на шумный Невский. Обождав, пока пузатый трамвай прозвенит в сторону Знаменской площади, молодой человек тряхнул головой, отгоняя воображаемых оппонентов, перешел улицу и взялся за бронзовую дверную ручку. Но стеклянная дверь сама резко распахнулась ему навстречу, и из полумрака буфетной прямо на опешившего Отрепьева выпорхнула тонкая – иначе и не скажешь – барышня в серебристом платье. Короткую модную прическу украшала черная лента с экстравагантным стриженым пером, выкрашенным серебряной краской под стать платью, и лишь теплая плотная шаль, накинутая на голые плечи, нарушала этот богемный облик. Будь на месте Отрепьева Маршал, он, несомненно, опознал бы в барышне ночную декламаторшу, но Николай Антипович просто посторонился, пропуская девушку и приподняв фуражку. Артистка же, скользнув рассеянным взглядом по лицу юноши, высвободила из-под шали белую руку и махнула в направлении переминающейся у тротуара с ноги на ногу черной кобылы с белою гривой:
– Извозчик!
Голос у незнакомки оказался неожиданно низким, почти мужским, и это несоответствие облика и тембра, видимо, и вывело Отрепьева окончательно из оцепенения. Ну и, само собой, приметная лошадь напомнила ему о цели его путешествия. Он ухватил барышню за руку, смутился своему жесту, тут же отпустил тонкое запястье, покраснел, но все же выдавил из себя:
– Позвольте. Сыскная полиция Петербурга. Попрошу вас уделить мне несколько минут.
Девушка уже пристальнее смерила черными глазами фигуру Николая Антиповича, снова убрала руку под шаль и спросила с некоторой жеманной ленцой:
– Это вас в полиции учат незнакомых женщин за руки хватать?
Бедный письмоводитель снова залился краской, открыл было рот для объяснений, но объясняться было уже не с кем – странная барышня, гордо вскинув подбородок, прошествовала обратно внутрь ресторана. Быстро переписав номер извозчика и велев тому дожидаться, Отрепьев второй раз взялся за ручку стеклянной двери.
Его новая знакомая, вернее, пока еще незнакомка, сидела за тем же столиком, что и Зина с Герус двумя днями ранее. Шаль была сброшена на спинку стула, в тонкой руке блестел черный мундштук
