с незажженной папиросой.
– Николай Антипович Отрепьев, сыскная полиция, – наклонил голову Отрепьев.
– Я все равно вас не запомню, господин сыщик, – тем же протяжным манером ответила девушка. Видимо, это была ее обычная привычка – лениво растягивать слова. – Что вам от меня нужно?
Она требовательно нацелила в Отрепьева папиросу. Только было приготовившемуся к разговору юноше опять пришлось отвлекаться, искать по карманам коробок, чиркать спичкой и в очередной раз краснеть, собираясь с мыслями.
– Как мне к вам обращаться? – усевшись наконец напротив, спросил Николай Антипович. – Я постараюсь вас запомнить.
– Да уж, – выпустив в его сторону тонкую струйку, прищурила черные глаза девушка. – Вы теперь меня уже не забудете. Зовите меня Агатой.
Молодой человек ощутил неприятный холодок между лопаток. Однажды, еще будучи гимназистом, он видел в зоосаде, как мышь замирает перед желтой змеей. Названия гада он не запомнил, зато в памяти четко сохранился безвольный образ серой полевки. Она уставилась прямо в раззявленную клыкастую пасть, даже не пытаясь убежать. И сейчас он чувствовал себя той самой мышью. Низкий голос Агаты обволакивал его в полумраке буфетного зала, не позволяя собрать рассыпавшиеся по столу мысли. Он попытался вообразить поверх бледного лика другой, более милый его сердцу образ, но, к его изумлению, вместо девичьего лица возникли укоризненно прищуренные глаза Константина Павловича Маршала. Он тряхнул шевелюрой, отгоняя морок, и для верности украдкой ущипнул себя под столом за бедро. Помогло.
Отведя взгляд от гипнотизирующих черных глаз, он достал из кармана маленькую книжечку для записей (истратил вчера половину недельного жалованья), сжал в правой руке карандашик, откашлялся:
– Фамилия? Отчество?
Видя усилия молодого человека, Агата улыбнулась – заодно выяснилось, что она умеет вполне себе приятно, без инфернальности, улыбаться:
– Простите, Николай Антипович…
«Запомнила-таки», – мелькнуло у Отрепьева.
– Привычка ночной жительницы. – Девушка затушила папиросу. – Агата Константиновна Самусева. Ну, то есть в метрике-то записана я Агафьей, но на сцену Глафир да Агафий не пускают. Потому ночами я Агата Серебряная.
Острые голые плечи обмякли и округлились, и Отрепьев с удивлением отметил, что ничего неземного и пугающего в Агате не осталось – Агафья Константиновна с отчеством приобрела какую-то обычность, и, как ни странно, это прибавило ей обаяния больше, нежели образ роковой обольстительницы.
– Вы артистка?
Агата хмыкнула.
– Читаю стихи со сцены для пьяных и накокаиненных. То чужие, то свои…
Отрепьев кивнул, черкнул несколько строк карандашом.
– Вам знаком Николай Георгиевич Анцыферов?
– Николя? – Угольные брови удивленно приподнялись. – Вас интересует этот фигляр? Что он натворил?
– Мы подозреваем его в убийстве, – подражая театральным интонациям, произнес Отрепьев.
Агата поморщилась:
– Вам не идет этот тон, Николай Антипович. Сколько вам лет? Восемнадцать? Девятнадцать?
– Двадцать, – накинув полгода, буркнул Отрепьев.
Агата снова улыбнулась, и юноша почувствовал, как жар подкатил не только к щекам – покраснели даже шея и уши.
– Николя – безобидный маляр. Уж простите, но художником его считают только он сам да еще пара сумасшедших, решивших, что искусству нужна революция.
– Откуда же у него тогда деньги на кутежи?
– Я же сказала – есть несколько сумасшедших.
– А вчера ночью вы его здесь видели?
Агата наморщила лоб, потерла пальцем висок:
– Вчера? Не сегодня? Кажется, да. Можно посмотреть запись у администратора, у него свой столик, и обычно отмечают, когда закрывают счет. Николя часто в долг гуляет, потому за ним следят с особенной тщательностью. – Она снова нахмурила брови, что-то пытаясь вспомнить: – Погодите… Сегодня же здесь уже был полицейский, ночью… Красивый, с каштановой бородой… Я только теперь поняла, что он из полиции и как раз следил за Николя!
Тут пришла пора хмуриться Николаю Антиповичу:
– Так уж и красивый?..
Агата удивленно посмотрела на юношу, а потом громко расхохоталась.
– Так вы его знаете! И не очень любите? Ревнуете к кому-то?
Отрепьев резко поднялся, сунул писчие принадлежности в карман брюк и нахлобучил фуражку:
– Благодарю за содействие, госпожа Самусева. Вы очень помогли расследованию.
Продолжая улыбаться, Агата медленно наклонила голову. Отрепьев коротко кивнул в ответ и крутанулся на каблуках.
– Не ревнуйте к нему, милый юноша. Он все равно вас победит, – бросила уже в спину удаляющемуся Николаю девушка. Он замер на мгновение на пороге, но так и не обернулся.
* * *
Владимир Гаврилович пребывал в настроении раздраженном и даже злом. Он то доставал из кармана портсигар, зажимал зубами папиросу, но так и не доносил до нее спичку, то вскакивал из кресла, нервно вышагивал из угла в угол своего кабинета, то застывал у окна, подолгу глядя на черную воду Екатерининского канала. Казалось, что над этим жутким делом ворожит сам нечистый.
Сперва гатчинские растяпы упустили единственного стоящего свидетеля – розыск розыском, но пойди ж ты ее попробуй найди, чай, не Швейцария или крохотное Бельгийское королевство, а Россия, империя! А ведь из Карловой можно было бы вытянуть не только рост да одежду длиннорукого убийцы, а и более точные приметы, видела-то она его в упор! А уж со словесным портретом разослали бы всю рать полицейскую по ночлежкам да кабакам, до каждого дворника довели бы описание, нашли б голубя, нигде б он не укрылся!
Потом как будто кто-то выдернул из рук вторую ниточку, да какую перспективную – пьянчужку-художника Анцыферова. Ведь все одно к одному подобралось – и со второй жертвой его видели, и нож доктор Кушнир признал подходящим, чтоб нанести ранения, подобные тем, что наблюдались у обеих убитых! Но нет же, по возвращению из Рождественской Отрепьев уже был в участке и подтвердил алиби кутилы!
Ну а с поездкой в Рождественскую случилось третье фиаско, и ведь с самой, казалось, надежной версией – сутенером Екатерины Герус. Вроде бы удача, вильнув хвостом с Анцыферовым, снова подмигнула, поманила, но и тут увернулась из рук. Видно, Константин Павлович сглазил по дороге – уже сидя в автомобиле, он, почесывая свою ухоженную бороду, зачем-то ляпнул:
– Нет, Владимир Гаврилович, вот увидите, не он это. Зачем ему убивать живой товар, себя в убытки вгонять? Да и наш с вами клиент явно психически нездоров, а между маньяком и расчетливым уличным дельцом пропасть…
Владимир Гаврилович аж крякнул с досады. По совести говоря, и сам уже о том же подумал, но смолчал, понадеялся. А помощник не смолчал, и вышло на деле все как раз так, как и напророчил Маршал.
В Рождественской части их взорам предстал молодой – лет двадцати пяти – субчик с наглой ухмылкой золотозубого рта, наряженный по всему блатному шику, вальяжно развалившийся на казенном стуле. Он гонял из угла в угол рта незажженную папироску – хоть
