хватило понимания не запалить – и взирал на прибывшую по его душу делегацию с совершенно спокойным прищуром. В общем, полнейшая противоположность напуганному Анцыферову.
Буквально за пять минут выяснилось, что алиби у господина «кота» еще более неопровержимое, чем у художника, – ночь убийства тот провел в отделении полиции на станции Малая Вишера, что и было подтверждено по телефону местными сотрудниками. Напоследок «кот» еще больше испортил настроение Филиппову, по-своему подтвердив и предположения Маршала:
– Что ж вы, господа хорошие, совсем Ваньку Свиста за дурачка базарного держите? Катьку я пальцем в жисть не тронул, она ж мне яйца золотые несла. Образованная была, абы с кем не ходила – ежели даже моряк какой залетный, то непременно офицер, не матросня. Кто ж мне ее теперича заменит, когда кругом одни курицы деревенские, за кусок хлеба на все готовые? Да я, если этого аспида допрежь вас найду, сам ему кишку на кулак намотаю!
Назад ехали молча, молча же поднялись по лестнице и разошлись по кабинетам, выслушав предварительно, как уже говорилось, доклад Отрепьева о поездке в «Квисисану». И теперь вот не находил себе места Владимир Гаврилович, мерял шагами кабинет и давил в пепельнице незажженные папиросы.
* * *
Николай Антипович Отрепьев лежал на кровати обутый, закинув ноги в сапогах на решетчатую спинку, и рассматривал пятно на потолке. Прошедшей весной всего через неделю после того, как Отрепьев нанял эту квартиру, прохудилась крыша, и на потолке после первого же хорошего ливня набухла небольшая лужица, а к моменту окончания кровельного ремонта маленькое пятнышко деформировалось в грязную кляксу довольно причудливых очертаний. Эта наскальная живопись напоминала то ли повернутую в профиль голову пуделя, высунувшего язык, то ли гривастую башку льва, то ли остров Гренландию. Николай Антипович выбрал из трех вариантов наиболее приятный и частенько вел безмолвные диалоги с пуделем Арчи. Слушать тот умел, никогда не перебивал и не встревал с собственными суждениями и за четыре месяца был посвящен практически во все темы, находившие отклик в беспокойном сердце юноши – от войны в Персии до роста цен на сдобные сайки в ближайшей булочной.
Сегодня Арчи сперва выслушал отчет о прошедшем рабочем дне, а после Отрепьев вернулся к своей любимой теме:
– Конечно, все понятно: что я могу ей дать, брат Арчи? Жалованье по классу коллежского регистратора? Жалкое съемное жилище с тобой на потолке? А он уже в чинах и точно генералом станет. На Мойке квартирует в больших апартаментах. Атлет опять же.
Отрепьеву вспомнилось, как, будучи в первый раз в квартире Маршала с какой-то депешей, застал Константина Павловича за гимнастикой с гирями. Потом дома долго рассматривал себя в маленьком зеркале – впалую грудь, тонкие руки – и вспоминал швартовые канаты мышц Маршала. Какая женщина предпочтет тщедушного Отрепьева, когда есть широкоплечий, высокий красавец? Разве что гулящая за деньги. И тогда же дал себе зарок – стать таким же, нарастить мускулатуру. С первого же жалованья купил две пудовые гири на толкучке у какого-то студентика в обтерханном мундире, еле доволок домой, а потом неделю ежедневно истязал себя. Пока однажды Владимир Гаврилович не заметил, что дрожащие пальцы сажают на бумагу кляксу за кляксой. Господин Филиппов вышел из-за стола, запер изнутри дверь кабинета и битых полчаса нависал над Отрепьевым, проповедуя красному от смущения письмоводителю о вреде пьянства – признаться в истинной причине трясущихся рук Николай Антипович не решился. Но занятия пришлось сократить, и гири теперь по нескольку дней покоились в углу его комнатки на расстеленной газете. Потому мускулатура прибывала медленнее, чем хотелось бы.
– Трудно жить сиротой безденежной, Арчи. Пока еще выслужишься, в люди выбьешься. А то ведь так и застрянешь в «подай-принеси». Понятно, что Зинаида Ильинична сквозь меня глядит. Не от гордости, просто так уж Боженька мир наш устроил: одним при жизни все: и славу, и мундиры, и богатство, и обожание женское, а другим знай терпи да на воздаяние посмертное надейся. Вот кабы подвиг какой совершить, чтоб начальство отметило, а? Схватить бы бандита какого самолично…
Отрепьев грустно вздохнул, посмотрел на гири. Кого он схватит самолично, разве что мальчишку-карманника сумеет приволочь в участок? За таких орденов не вешают и наградных не назначают. Просил у Владимира Гавриловича револьвер – не дал. Сказал, что настоящий сыщик головой и ногами работает, а не с пугачом по улицам бегает. А без оружия кого задержишь? Как головой ни работай, а от серьезного человека придется самому ноги уносить.
Унылый ход мыслей прервал стук в дверь. Николай Антипович с грохотом опустил подкованные сапоги на дощатый пол, поднялся с кровати.
За дверью стояла Дарья Серафимовна Пищалина, соседка по лестничной клетке и по совместительству хозяйка квартирки, которую снимал Отрепьев. Знакомясь с ней при осмотре жилища, Николай Антипович для солидности упомянул, что служит в полиции, предусмотрительно умолчав о должности. Но старуха сама дофантазировала ему высокий чин и с тех пор чуть ли не каждый день донимала жильца разными жалобами и просьбами: то ругала дворника, то подозревала, что у нее крадут уголь. А в прошлый понедельник, например, пришлось участвовать в поисках Машки – рыжей кошки Дарьи Серафимовны, которую та сама же и закрыла в кладовке и из-за тугоухости не слышала приглушенных дверью кошачьих воплей. Жалобы Отрепьев терпеливо выслушивал, помощь по возможности оказывал. Правда, его участливость не спасала от ежемесячных напоминаний о квартирной плате – мадам Пищалина четко отделяла дружбу от коммерции.
До даты внесения платы за жилье оставалась еще одна неделя, потому Отрепьев догадался, что сегодня будет просьба. Так и вышло.
– Доброго здоровьичка, уважаемый Николай Антипович. Не потревожила я вас? – И, не дождавшись ответа, затараторила дальше: – Беда-то какая приключилась у меня, ой какая беда. Прохор-то мой третий день носа домой не кажет, не иначе как пьет в шалмане каком. Я попервой-то не беспокоилась, а вчера рубля недосчиталась в комоде-то. Как есть Прошка вытащил и пропивает третий день-то!
– Три дня на рубль? Долго что-то, – буркнул Отрепьев.
– Так он не в ресторациях же гуляет, а на Лиговке. Да и рубль-то он, должно, в первый день спустил и сейчас в долг пьет. А кому его потом отдавать-то, долг тот? Мне, кому ж еще!
Прохором звали непутевого сына Дарьи Серафимовны, и такая беда приключалась у нее довольно часто. Парню было под тридцать. В свое время недоучился в ремесленном училище и с тех пор подолгу нигде не задерживался, перебивался случайными заработками то в порту, то в депо, но в основном сидел
