керка Франсуа Адриансен, находившийся на
службе у Филиппа IV и бороздивший моря на ма
леньком корабле «Черная собака»; умирать он
вернулся на сушу. Если все эти люди принадлежа
ли к одному фамильному древу, образуя то, что я
называю сетью, то сыновья их стали почти неви
димками. Но все они дышали тем же воздухом,
ели тот же хлеб, омывались тем же дождем и
морским ветром, что и мои настоящие Адриансе-
ны. Они — моя родня в силу самого своего суще
ствования.
Франсуа Адриансен, предок подлинный, был
крещен в Ньивпорте, в той же церкви, где пожени
лись его отец и мать. Я у ж е говорила о его карьере
офицера на службе у Испании. Для нас она менее
важна, чем его женитьба на Клер Фаурмент, вводя
щая нас в мифологический мир Рубенса.
Фаурменты долго торговали в Антверпене до
рогими тканями и восточными коврами — экзоти
ческими сокровищами, ценившимися так высоко,
что мы видим, как на картинах Ван Эйка * они раз
ворачивают свои кабалистические узоры под но
гами мадонн или же служат для них фоном,
будучи натянуты между двумя колоннами среди
холодного убранства церквей. Мода на ковры не
проходила, ибо те же самые изделия Ширвана
украшают интерьеры Голландии XVIII века, дра
пируя жесткими складками столы, на которые об
локачиваются женщины Вермера *. Фаурмент-отец
жил на площади Старой биржи в доме, называв
шемся «У золотого оленя», вероятно, из-за скуль-
94
птуры, торчавшей на коньке крыши, во фламанд
ских обычаях было тогда украшать крыши реаль
ными или фантастическими животными, бюстами
императоров и позолоченными святыми девами.
Фаурмент-сын, Даниель, заплатив дорого, купил у
испанского короля ф ь е ф Витилит, дававший ему
право как разрешать мелкие дела, так и выносить
смертные приговоры. Принято считать, что он тем
не менее продолжал если не торговать тканями и
коврами, то по крайней мере уступать их за день
ги друзьям, подобно отцу господина Журдена * в
те же годы в Париже.
Даниель Фаурмент женился на Клер Брандт,
одной из двух дочерей доктора Брандта, юриста и
гуманиста, пользовавшегося хорошей репутацией.
Рубенс взял в жены вторую дочь, Изабеллу, и чер
дак дома доктора был первой мастерской худож
ника. Изабелла Брандт умерла молодой, и Рубенс
заменил ее светловолосой Еленой, младшей сест
рой все того же Даниеля, таким образом дважды
ставшего зятем великого творца форм. Клер Фа-
урмент, моя дальняя Прародительница, дочь Дани-
еля и Клер Брандт, была, таким образом,
племянницей двух самых избалованных женщин
своего века, с которых написано к тому же наи
большее число портретов.
У Рубенса было призвание к счастью, но он по
знал его не сразу. Родился он в Кёльне, отца из
гнали из Антверпена за протестантские симпатии,
а затем приговорили к смерти за связь с принцес
сой. Мать, натура страстная, спасла неверному
мужу жизнь. Для художника это прошлое было
95
словно темным фоном его картин, на котором
вскоре сквозь лессировку щедро засверкали кра
ски. Рубенс быстро становится знаменитым и про
цветающим, ему с юности хорошо знакомы
изнеженные дворцы Италии и суровый испанский
двор, ему рано поручают деликатные дипломати
ческие миссии, два короля возводят его в дворян
ство, он говорит и читает на пяти языках, и,
значит, как сказал бы Карл V, есть в пять раз
больше человек. Прочное счастье не покидает его
до самого конца и после смерти живет в его сла
ве. В истории этого почти невероятного успеха
Изабелла — первая из женщин Рубенса, ибо нам
ничего не известно о прекрасных итальянках,
встреченных молодым художником за восемь лет
пребывания на полуострове. Рубенс пишет авто
портрет с Изабеллой на следующий день после
свадьбы, в саду доктора, у ж е тронутом осенними
красками. Ему тридцать два года. Это крепкий, бо
гато одетый в черный бархат и кружева человек,
вид у него задумчивый и спокойный. В парче, в
нелепой, «по моде», шляпе с высокой тульей,
юная новобрачная с девичьей грацией опирается
на руку мужа, выбранного ей доктором,
На следующих портретах перед нами как бы
крупным планом предстает Изабелла, жена и
мать. Низкий корсет подпирает груди, прижавши
еся друг к другу, словно персики в корзине; ог
ромные воловьи глаза освещают милое доброе
личико, не блещущее умом. Мягкий, немного ско
шенный подбородок выдает покорную и пассив
ную чувственность. Чахотка у ж е окрашивает в
96
бело-розовые тона нежную кожу лица, затенен
ного полями знаменитой соломенной шляпы. Ру
бенс, в отличие от Рембрандта, не стал
изображать юную умирающую, сжигаемую лихо
радкой: медленная агония не в его духе.
Однако из письма к другу видно, что вдовец ох
вачен печалью, которую он, кажется, сознательно
убрал из картины: «Поскольку единственное ле
карство от всех наших бед — это забвение, дитя
времени, приходится возложить на него всю мою
надежду... Думаю, что путешествие мне помогло
бы... Я не претендую на то, чтобы стать стоиком... и
не могу поверить, чтобы чувства, столь соответст
вующие их объекту, были недостойны порядочно
го человека и что можно быть совершенно
бесчувственным к превратностям жизни, sed aliqua
esse quae potius sunt extra vitia quam cum virtutibus 1,
и чувства эти мстят за себя нашей душе». Опере
жая свое время, Рубенс понял, что мужество, заго
няя боль слишком глубоко, превращает ее в
отравляющий нас яд. Человек, написавший эти
строки, умел не только ловко орудовать кистью.
Четыре года спустя, вернувшись после поездки
и большой работы из-за границы, художник воз
обновил отношения с семьей покойной жены.
Примерно в это время он написал портрет старого
1 Но есть вещи, которые скорее находятся вне пороков,
нежели относятся к добродетелям ( лат. ) . Здесь автор пись
ма перефразирует Тацита: «Он (Гальба) скорее не имел
пороков, чем обладал добродетелями» («Magis extra vitia,
quam cum virtutibus»).
97
7-1868
доктора Брандта, малиновые щеки ученого застав
ляют предположить, что он так же хорошо разби
рался во французских винах, как и в греческой и
латинской грамматиках. В доме Фаурментов Ру
бенс вновь встретился с обеими Клер, сестрой по
койной и ее племянницей, еще ребенком. Прошло
время, и маленькая Елена перешагнула границу
между детством и юностью. Рубенс женился на
ней в декабре 1 6 3 0 года, когда ей было шестнад
цать. 37 лет разницы между мужем и женой в то
время никого не удивляли, да, пожалуй, и в
иное — тоже, за исключением нашего. На сей раз
художник не написал автопортрета с супругой. «Я
решил снова жениться, не будучи расположен к
суровой холостяцкой жизни. Я подумал, что, если
справедливо отдавать предпочтение умерщвлению
плоти, мы с благодарностью пользуемся дозволен
ным наслаждением». Он добавляет, что все сове
товали ему соединиться с благородной дамой,
разумеется, в годах, но ему показалось слишком
тяжело «потерять драгоценное сокровище свобо
ды в обмен на поцелуи старухи». Подобно Антею,
который вновь обретал силы, коснувшись земли,
Рубенс обретает молодость в постели Елены.
В последние десять лет жизнь художника все
больше ограничивается его великолепным особня
ком, Еленой, домашними буднями, которые благо
даря мастерской, населенной богами, напрямую
соприкасаются с мифологией. День начинается с
мессы, она занимает в его жизни то же место, что
и картины на религиозные сюжеты в живописи —
не больше и не меньше. Затем, пока он работает,
98
один из учеников читает ему Тацита или Сенеку,
а по вечерам, отдыхая, он совершает прогулки
верхом вдоль Эско, и этот любитель небес, несом
ненно, наслаждается красками заходящего в тума
не красного солнца. Потом наступает время
ужина — обильного, но без излишеств, и бесед с
некоторыми обладателями серьезных, чуть тяже
ловесных умов, которыми славится город. Закан
чивается день почти мифическими страстями в
супружеской постели.
Как не разглядеть в этой рутине, где все — по
рядок, роскошь, покой и сладострастие — осто
рожный выбор человека, который хочет, чтобы
семейная жизнь обеспечила ему доступ к удо
вольствиям, узаконивая их, и позволила взору и
духу свободно обратиться к главному? В жизни
его, однако, было не меньше огня, чем в иных
судьбах, насыщенных страстями и тайнами: очаг
