приказаний.
Тереза оставила на калькарском кладбище
двух детей, чахоточного и новорожденную, умер
шую еще в колыбели. Воздух Ольфтена оказался
столь же губительным: там умерли трое других де
тей. Супруги вернутся из эмиграции, привезя с со
бой только маленького Шарля Огюстена.
17 нивоза * VIII года письмо Фуше * уведомляет
префекта департамента Нор, что гражданке Де-
гёс, по мужу Кленверк, разрешено вернуться до
мой, под надзором, и вступить во владение своим
имуществом, разумеется, за исключением той его
части, что была пущена в продажу государством и
по поводу коей никакие претензии приниматься
110
не будут. На следующий день благодаря докумен
ту, подписанному Бонапартом, имена братьев
Кленверк, фабрикантов, были вычеркнуты из спи
ска эмигрантов, но точно так ж е , без всякой на
дежды вернуть потерянное. Аналогичных
документов, касающихся Мишеля Донасьена и
Констанции, найти не удалось.
Наименование «фабриканты», данное братьям,
объясняется тем, что в их владении значится ма
ленькая фаянсовая фабрика, купленная, возмож
но, для того, чтобы облегчить возвращение во
Францию. На этом жалком предприятии было за
нято всего семь рабочих, оно производило для ме
стного рынка тарелки и стаканы в деревенском
стиле. Неизвестно, рассчитывала ли семья на эту
фабрику, чтобы возместить потери, или же, отка
завшись от прошлого, Мишель Донасьен и Шарль
попытались влиться в ряды деловой буржуазии,
которая в конечном счете выиграла от беспоряд
ков больше всех. Но «Не-утруждай-себя» не име
ли ни деловой, ни коммерческой жилки. Фабрика
довольно быстро закрыла двери.
Валентина де Кусмакер, трогательная разве
денная жена, не устояла под напором трагическо
го времени, она умерла в возрасте тридцати семи
лет, в V году, во время второго периода эмигра
ции мужа. Тереза де Гёс покинула этот мир после
печального возвращения из Германии, когда ей
было сорок два года. Констанция Адриансен,
гражданка Кленверк, так называемая Крайанкур,
продержалась дольше: она скончалась в 1799 го
ду, в семидесятилетнем возрасте. Если она тоже
111
была в Германии, то разделила с невесткой тяготы
и утраты изгнания. Если же осталась дома, будучи,
возможно, слишком хрупкой, чтобы вынести дол
гое путешествие, и пыталась, подобно Валентине,
изо всех сил защитить семейное добро, то тогда
последние годы ее жизни протекали в атмосфере
подполья, тревог, допросов и визитов на дом, ре
спубликанских перегибов и робких сетований ро
ялистов, заполнявших жизнь маленького городка.
Нет уверенности в том, что ей довелось увидеться
с эмигрировавшими детьми. Сорок шесть лет жиз
ни бок о бок с неповоротливым Мишелем Донась-
еном — тоже не предмет для зависти. И наконец,
у нее, как и у многих других, часть детей умерла
в раннем возрасте: в те времена природа тут же
устраняла последствия чрезмерной плодовитости.
Но всякую жизнь, и в особенности жизнь женщи
ны, можно судить только изнутри. На портрете,
запечатлевшем ее в пожилом возрасте, она выгля
дит отнюдь не печально и не угрюмо.
«Прощайте, розовые юбки и позолоченные
башмачки...» * Вместо оборок и воланов, которыми
она увлекалась в юности, на Констанции темное
платье и большой чепец революционных времен.
Единственное украшение — маленький крестик.
Но ее чепец роскошен. Примерно такой же носили
тогда все женщины, от вдовы Капет * до Шарлотты
Корде * и «вязальщиц» *. Чепец же Констанции, ог
ромный и воздушный, в складках и оборках, об
рамляет лицо гражданки пышным облаком тюля.
Лицо в тонких морщинках расплывается книзу, как
у очень старых женщин. Светлые глаза, оставшие-
112
ся молодыми, несмотря на покрасневшие веки, как
бы забавляясь, смотрят на нас с холодной благоже
лательностью, не лишенной доброты. Поджатые
губы почти не отвечают улыбающимся глазам. Та,
что мы видим на портрете, — не глупа.
Передряги, сотрясавшие с 1 7 9 3 года добрую
часть французского общества, не сразу изглади
лись из памяти эмигрантов, вернувшихся в родные
места. Мы видим, что они временно отказались от
имен, связанных с земельными владениями и спо
собных навлечь на них неприятности. Империя и в
еще большей степени Реставрация вернули им уве
ренность, и они постепенно стали вновь пользо
ваться прежними титулами на пригласительных
карточках и извещениях, но в официальных доку
ментах старые имена появились только после того,
как были надлежащим образом легализованы и бы
ло получено разрешение ввести их задним числом
во все акты, составленные после Революции.
Мишель Донасьен умер только в 1806 году.
Мишель Даниель и Шарль, дожив до 80 лет, скон
чались соответственно в 1838 и 1 8 4 5 годах в
царствование узурпатора Луи-Филиппа. Эти ста
рики, помнившие еще коронацию Людовика XVI,
несомненно, до самого конца играли в вист с аб
батом, которому, надо надеяться, тоже довелось
вновь увидеть процветание трона и церкви. Мож
но представить себе, как они году так в 1824-м
отправляются в кабриолете на Мон-Нуар, песча
ники которой поставляли сырье для злополучной
фаянсовой фабрики. Здесь Шарль Огюстен,
«знатный кавалер», наблюдает за постройкой за-
113
8-1868
городного особняка совершенно в стиле Людови
ка XIII — Карла X на месте уединенного деревен
ского дома.
Действительно, кажется, что некоторые земли,
принадлежавшие семье, были пущены в продажу
как имущество эмигрантов. Мишель Донасьен су
мел распродать другие, чтобы пережить трудные
дни. Но рассказы о потерях, понесенных во время
Революции, по большей части апокрифичны: из
нотариальных актов и того, что известно о жизни
лишенцев, явствует, что они оставались весьма со
стоятельными. В смутные времена люди соревну
ются и хвастаются друг перед другом понесенным
уроном, жалуются все. Что до умилительных ска
зок, согласно которым крестьяне вернули добро
вольно кое-какое имущество, купленное ими на
торгах, не претендуя при этом ни на какое возна
граждение, возможно, они не просто выдумка. В
этом уголке Фландрии, где хозяева и фермеры
продолжали жить почти бок о бок (тогда как аб
сентеизм был свойствен прежде всего придвор
ной знати, довольно немногочисленной), зависти,
ненависти, злобе было где разгуляться, хотя они
и уступали порой место любви и верности. Кажет
ся, Кленверков — удлиняли они свое имя на
французский манер или нет — все-таки любили.
Часть вторая
МОЛОДОЙ МИШЕЛЬ ШАРЛЬ
В скромной комнате на левом берегу Сены
молодой человек, студент, одевается, чтобы от
правиться на бал в Оперу. Комната с низким
потолком, обставленная жалкой мебелью с пуб
личных торгов, чистенькая настолько, насколько
это возможно для жилища, сдаваемого ежеме
сячно внаем пожилой хозяйкой, которой без
всякого рвения помогает служанка, комната эта
сама по себе настолько обычна, что и описывать
ее следует самым банальным образом. Над ка
мином, в котором тлеют жалкие головешки,
«Коронование Карла X» с порыжелыми краями
свидетельствует о том, что хозяйка — легитимист
ка *. На столе стопками высятся книги Мишеля
Шарля по праву, на висящей над столом полке
115
8*
несколько особо дорогих сердцу молодого чело
века книг: латинские поэты, «Раздумья» * Ламар
тина, поэзия Гюго — от «Восточных мотивов»
до «Песен сумерек» *, Огюст Барбье и Казимир
Делавинь * соседствуют с «Песнями» Беранже *.
Однако все эти детали и прежде всего названия
на корешках книг теряются во мраке наступаю
щей февральской ночи, смягченном только све
том двух восковых свечей. В углу на вытертом
коврике, прикрытом куском махровой простыни,
с трудом можно разглядеть два кувшина, в ко
торых мой будущий дед — ему в это время
двадцать лет — сам принес горячую воду. Тут
же — жестяная ванна. Хозяйка настоятельно
рекомендовала ему при купании быть осторож
ным, чтобы не залить нижнюю комнату.
На стеганом одеяле разложены брюки в об
тяжку от лучшего портного, фрак, домино,
складки которого расположены так, чтобы сразу
показаться загадочным, на подушке — черная
атласная маска. Начищенные туфли стоят наго
тове на коврике перед кроватью. Студент, счи
тающий для себя честью не тратить полностью
