Корабль вошел в бухту. Широкий светлый город поднимался над водой, не подходя к ней вплотную. Рут видела зеленые парки со множеством деревьев и порхавшими над ними попугаями. Попугаи удивили Рут: она ожидала, что Сидней будет гораздо больше похож на Англию, чем на Фиджи. И тогда Ричард перегнулся через перила и начал что-то говорить, и, хотя она не видела его лица, ветер доносил до нее каждое его слово, и вот что он сказал: он обручен и скоро женится.
– На ком? – спросила Рут, а Ричард повернулся к ней и попросил повторить вопрос.
– Ее зовут Киоко, – ответил он, а Рут послышалось «Коко», и она представила себе яркую блондинку с ослепительно-красивым лицом, которое светилось (лицо Рут, подобно луне, всего лишь отражало свет), и ее больше удивило то, что Ричард способен влюбиться в девушку по имени Коко, чем то, что он вообще в кого-то влюблен. В горле у нее пульсировал твердый комок.
– Поздравляю, – произнесла она с вымученной улыбкой.
Боясь не сдержаться, она не задавала вопросов. Их окружили школьницы, махавшие ракетками встречающим. Рут чувствовала себя гораздо старше их.
У Ричарда потекло из носа из-за ветра.
– Я познакомился с Киоко в Японии, – сказал он. – Она вдова. Японка.
– Это хорошо, – сказала она, сжав губы, но с чувством собственного достоинства, и это было для нее самым важным. Она задумалась.
– Она японка, – сказал он. – Вот почему я не говорил об этом. Я не знал… гм… что вы подумаете. Вы все.
Рут сделала вид, что не слышит. Она перегнулась через перила, но не собиралась плакать. Главное – выйти из положения, не обнаружив, как ей больно.
Теперь Ричард повернулся, чтобы посмотреть на нее – посмотреть по-настоящему.
– Простите, – сказал он.
– О, за что? – воскликнула Рут, слишком широко улыбаясь, и отступила от него на шаг: ей показалось, что он хочет дотронуться до ее руки. – Наверно, мне пора идти и… – Она не могла придумать, для чего ей нужно идти. Она не раз говорила ему, что ей не терпится увидеть бухту.
– Она будет меня встречать, – сказал Ричард. – Я бы хотел ей вас представить.
Так, значит, они с Киоко обменивались письмами, строили планы, договаривались. Я поплыву на этом корабле, с нетерпением жду встречи, со мной будет девочка, глупая девочка, которая ненавидит оперу, боюсь, мне придется вас познакомить. Перед глазами Рут встали нежные восхищенные лица подруг, которым она хвасталась, что отправится в Сидней вместе с Ричардом Портером. В тот момент эти лица казались хуже, чем лицо Ричарда. За кормой корабля качался серо-зеленый город.
– Это будет очень мило, – солгала Рут.
Ей захотелось спрыгнуть с корабля и пойти пешком по морю в Суву. Но она решила быть доброй и непоколебимой, эмиссаром своих родителей, свидетельством того, какую огромную работу проделал Ричард на Фиджи среди индийских женщин. Он не должен думать, что она не одобряет его женитьбы на японской вдове, что ей не все равно, что он поцеловал ее на балу, хотя все это время он был помолвлен. Возможно, ей удастся в суматохе покинуть корабль, встретить своего взволнованного дядю и взять багаж; наверняка она могла бы потерять Ричарда, равнодушно поискать его глазами – куда он мог запропаститься? – и в результате не встретиться с Киоко. Так оно и случилось. Ричард довольно легко потерялся, как будто сам боялся этой встречи. Задержавшись у своего багажа и в объятиях растроганной тетушки, Рут была почти уверена, что не видела Киоко. Среди встречающих была темноволосая женщина в желтом платье, но она не обязательно была японкой. Рут отправилась домой со своими родственниками на улицу, обсаженную огромными розовато-лиловыми джакарандами, в чужую спальню, согретую мягким солнцем, и плакала в подушку, от которой пахло чужими волосами.
То был мучительный час, и в середине этого часа она настолько овладела собой, что начала надеяться, что это научит ее смирению. Ее сердце действительно было разбито, но этого никто не замечал. Рут никогда не решалась обнаружить свои чувства (она поняла это позже и порой об этом сожалела). То, что никто не догадывался, как она страдает, было ее победой, но отчасти и причиной ее мучений. После ужасных двух-трех недель ее мучения стали вполне управляемыми. В некотором смысле она с облегчением начала выходить из тени мнений Ричарда, его неодобрения и кипучей деятельности. Она так и не смогла до конца понять, как ему удалось превратить ее в менее интересного человека? Возможно, она слишком нервничала? Или он утомлял ее? Через четыре месяца она посетила его свадьбу с бестрепетным сердцем. Темные волосы его будущей жены были уложены вокруг продолговатого лба. Каково это – идти между рядами к его возникающему перед ней лицу? Она отвергала все его попытки увидеться, ссылаясь на занятость. Она и впрямь была занята: работала секретарем в миссионерской общине, к которой принадлежали ее родители, снимала квартиру вместе с другими девушками и приняла решение быть точно такой же, как они, носить такие же туфли и читать их журналы, быть точно такой же, как все остальные девушки в огромном, чистом, сдержанном Сиднее. Порой ей казалось, что Ричард не одобрил бы этого, поэтому она старалась думать о нем поменьше, и в конце концов ей это удалось. Рут часто слышала, как мать утешала влюбленных медсестер. «На нем свет клином не сошелся», – говорила она, и в ее библейских устах это звучало мудро. Теперь Рут наивно сказала себе: «На мне свет клином не сошелся».
Полгода она носила правильные туфли, читала правильные журналы и общалась с правильными молодыми людьми. Потом на одной из рабочих встреч, где она отвечала за сэндвичи, она встретила Гарри. Он пришел со своими родителями, миссионерами с Соломоновых островов. Похоже, у него была страсть к сэндвичам. Он съел не меньше четырех, прежде чем решился попросить о встрече. Он был добр, красив, и с ним было легко. Они как будто выросли в одной стране, где прошло их миссионерское детство, и теперь вместе находили путь в реальный мир. Гарри любил повторять: «Разве не удивительно, что мы такие нормальные?» – и благодарное сердце Рут сжималось от счастья. Ей нравилось, когда ее подбадривали. Они встречались, целовались, и Ричард отступал все дальше. Они поженились, и Ричард не был приглашен на свадьбу. Хотя их родители были миссионерами, религия для нее и Гарри была частным делом. По сравнению с трудной открытой верой их родителей и энергией, с которой они ее исповедовали, их собственные усилия казались слабыми и менее очевидными. Они оба утратили привычку к вере. Им нравились одна и та же мебель и картины, одна и та же музыка, одна и та же пища, и потому им просто было создать домашний очаг. Когда Рут вспоминала начальный период своего замужества – а это случалось часто, – ей представлялось счастье, которое существует и только дожидается их.
Фрида откинулась назад.
– Вот, – сказала она с тем блаженным видом, с которым кончала мыть полы.
Она подняла ноги Рут из таза и тщательно вытерла полотенцем. Ее руки были скользкими и сильными. Рут положила голову на спинку реклайнера и закрыла глаза. Фрида что-то напевала, мир был совершенно безопасен, и завтра должен был приехать Ричард, в прекрасной форме для своих восьмидесяти лет.
8
Когда Рут накануне приезда Ричарда вышла из дому, ей показалось, что у нее в саду настала весна. В свежем сухом воздухе пахло зеленью. Дом сверкал чистотой, шкафы ломились от еды, а на столе в столовой стояла ваза с мимозой, испускавшей тонкий свет. Фрида срезала ее с дерева у дома своей матери. Ричарда ждали к вечеру.
Единственным изъяном в этой красоте было липкое пятно на одной из диванных подушек в гостиной, оставленное кошками и вдохновившее Фриду на краткую речь о желудочно-кишечной атаке кошек на дом (она была уверена, что эти действия направлены против нее). Однако в конце концов проблема была быстро решена. Фрида протерла подушку губкой, перевернула и, кажется, забыла о случившемся. Она была в нехарактерно хорошем расположении духа, серьезна, деловита и не пыталась командовать. Она по каждому поводу спрашивала мнения Рут, взбивала подушки и свои волосы, которые в тот день вились кудрями, и хлопотала в комнате Джеффри, предназначенной для Ричарда. Они с Рут вместе постелили постель, взяв лучшие, слегка пожелтевшие льняные простыни – Фрида выгладила их, расправила и подоткнула под матрас, – напоминавшие Рут густо намазанный маслом хлеб. Дом замер в ожидании, как если бы еда, глаженые простыни и чистые окна представляли собой тайну, которую он должен будет раскрыть каким-то восхитительным образом. Днем Фрида готовила еду, поэтому Рут смела песок с садовой дорожки. Она гордилась мягким солнечным светом, падавшим ей на волосы и плечи, знакомым изгибом моря и своим красивым домом на вершине холма. Спина болела. Рут собралась принять еще одну таблетку, но передумала, боясь тумана в голове, а в этот уик-энд ей хотелось ясности. Она переоделась в голубую юбку с поясом, который смогла затянуть на сносной для ее возраста талии, и села ждать в своем кресле. При данных обстоятельствах ждать было нелегко. В груди у Рут поднималось предчувствие чего-то важного, как будто там дул ветер.
