Фрида затихла на кухне, – возможно, она подслушивала. Ричард вспоминал запах патоки у сахарных заводов, а Рут рассказала ему, как мать взяла ее с собой в сахарный город недалеко от Сулы, чтобы играть в бридж-контракт с женами сотрудников «Колониал шугар рефайнинг»[3]. Они сидели за маленькими столиками, пока их дети ели булочки с сосисками и ячменные лепешки, и потому что отец Рут не служил в компании – вообще не имел к ней отношения и даже не был государственным врачом, – некоторые из них не хотели с ней разговаривать. Это был единственный раз, когда ее мать играла в бридж.
– Моей матери это пришлось бы по нраву, – заметил Ричард. – Я думаю, она бы прекрасно себя чувствовала в одном из этих маленьких сахарных городков с их строгой иерархией. Она взяла бы его штурмом.
– Для этого надо быть безжалостным.
– Она и была безжалостной. Однажды школьный приятель моего брата пригласил его к себе на день рождения, но брат заболел и не мог пойти. Мне было тогда лет восемь, а ему лет десять. Мать решила выдать меня за брата, потому что ей хотелось ближе познакомиться с родителями мальчика, у которого был день рождения. Дело в том, что ей необходимо было получить приглашение к ним в дом и эта вечеринка была единственной возможностью туда попасть… Итак, мы прибыли туда, и другие дети, конечно, знали, что это я, а не мой брат, но мать упорно называла меня Джеймсом, и в конце концов они тоже начали меня так называть.
– Но почему она так поступила?
– Это были очень состоятельные люди со связями. У них был огромный дом. Я помню, что был вынужден подчиниться. Мать ужасно дорожила такими приглашениями. После этого она могла позвать их к себе.
Эта история огорчила Рут, и ей захотелось забыть о ней. Ей было неприятно, что Ричард сравнивает свое детство с ее. Его детство прошло в Сиднее, среди темно-коричневых кирпичных домов, паромов, собак на привязи, женщин, развешивающих выстиранное белье на натянутых квадратом веревках в квадратных садах.
Ричард наклонился вперед:
– Какое облегчение, что нам не надо больше беспокоиться о таких вещах! Моя жена обычно жаловалась на случайность всего происходящего, но я предпочитаю подобный ход вещей. А ты? В конце концов Киоко прекрасно поладила с моей матерью.
Рут не хотелось слышать, как он критикует жену, пускай и очень мягко. Она чувствовала, что в ответ должна пожаловаться на Гарри, но не могла. Как смешно, подумала она, сидеть здесь и беспокоиться о верности Гарри. И она положила руку на стол, так что ее маленькое белое запястье было повернуто к Ричарду. Если он посмотрит на него, подумала она, и прежде чем она решила, чтó это будет означать, он посмотрел.
– В Сиднее мы часто приглашали гостей, – сказала Рут, – но у меня это не слишком хорошо получалось. Утром я просыпалась и думала: «Черт возьми, зачем я снова это делаю?» Но Гарри любил гостей. Потом мы перебрались сюда, и приглашать стало некого.
– Сколько времени вы прожили здесь вместе?
– Всего год, – ответила Рут. Действительно, совсем немного. – Я собиралась быть одной из тех пожилых женщин, которые ни минуты не сидят без дела. Занимаются разными вещами, посещают курсы, готовят изысканные блюда, ходят в гости к друзьям. Я так и жила, в Сиднее. Я работала – нет, «работать» неподходящее слово, – я помогала в центре по приему беженцев. Преподавала красноречие, ты знаешь? У меня были частные уроки, и еще я ставила произношение беженцам в центре. А потом мы переехали сюда, потому что так решил Гарри. Он очень поздно ушел на пенсию – я всегда знала, что так получится, – и хотел отдохнуть у моря. Он сказал: «Я созрел для безделья, Рути». Но конечно, когда мы здесь поселились, Гарри с утра до вечера работал в саду, часами по утрам ходил пешком, приводил в порядок дом, мы ездили то к маяку, то к исторической тюрьме, на Рождество приезжали мальчики, и мы отправлялись в город. Он не мог сидеть без дела ни минуты. Но я не такая. Особенно без него. Я переехала сюда и как бы… остановилась.
– Это нехорошо, – сказал Ричард.
На минуту Рут почувствовала себя так, как будто он назвал ее плохой книжкой или плохой пьесой, но Ричард уже не был прежним. Он устал, подумала она, и поэтому стал мягче. Устал пытаться кем-то быть.
– Не знаю, – сказала Рут. – Все думали, что после смерти Гарри я вернусь в Сидней. Я так благоразумно вела себя во всех других отношениях, что все решили, что я и здесь проявлю здравый смысл. Им казалось, что я должна перебраться поближе к одному из мальчиков или мальчики должны вернуться домой. Но Фил прочно обосновался в Гонконге, а у Джеффри в Новой Зеландии серьезно болен тесть, и мне не хотелось быть им в тягость. И получилось, что это я хочу отдохнуть у моря.
Днем дождь прекратился. Рут с Ричардом стояли на дюне с биноклями, выискивая китов. Рут была в напряжении. Если мы увидим одного кита, решила она, то ничего между нами не будет. Если двух, то будет все. Она не знала толком, что такое это все. Киты не появились.
На обед Фрида приготовила свиную корейку с бататом. Она поставила блюдо на стол и отказалась разделить их трапезу, несмотря на уговоры Рут и Ричарда.
– Нет! Нет! – упорствовала Фрида и смеялась, как будто ее щекотали. Ее голос был обиженным и упрямым.
– Ну тогда, по крайней мере, оставьте посуду, – сказала Рут. – Мы разберемся с этим сами.
Фрида заупрямилась, но потом неохотно согласилась. Рут заметила, что Фрида старается не смотреть на Ричарда. Когда он с ней заговаривал, она смотрела куда-то левее его лица и приглаживала аккуратно причесанные волосы. Она сняла пальто с крючка на кухне, пробормотала «Bon appétit» и вышла в коридор. Входная дверь открылась и закрылась.
Теперь Рут была готова к тому, что могло случиться. Ее надежды были неопределенны. Ричард был в прекрасной форме. Он ел с завидным аппетитом и долго смеялся, рассказывая, как его дочь в первый и последний раз взяла его на занятия йогой. Он обещал приготовить Рут японскую еду. На дюне стемнело, и Рут задернула занавески в гостиной, а Ричард закрыл выходящие на море ставни. Никто из них не стал пытаться убрать посуду со стола. Они перешли в гостиную, и Рут пожалела о своем решении сесть в кресло, а не на диван рядом с Ричардом. В девятнадцать лет она бы допустила ту же самую ошибку.
– На днях я вспоминала о бале в честь приезда королевы, – сказала она.
– Я тоже, – отозвался Ричард.
Он сидел неподалеку, на конце дивана, сцепив неестественно неподвижные руки на коленях. Вот как он бросил курить, подумала Рут, заставил себя не шевелить руками. Вот как он это сделал.
– У меня где-то осталось меню, я его сохранила, – сказала она, хотя в ту же секунду поняла, что Фрида во время весенней уборки, когда она только приступила к работе, наверняка все выбросила.
– И что ты вспоминала? – спросил Ричард.
– Конечно, я вспоминала, как ты меня поцеловал. Мне это очень понравилось.
– Как мы там вместе оказались? Почему меня пригласили?
– Туда пригласили разных людей. Я помню, что кого-то это огорчило: что тебя пригласили, а моих родителей – нет. Думаешь, это их задело? Мне кажется, им было все равно.
– А я похитил их дочь и поцеловал. – Ричард тихо засмеялся. – Я считал себя ужасно старым и мудрым, а тебя ужасно молодой. Мне было ужасно совестно.
– Тебе и должно было быть совестно. С твоей тайной невестой и всем остальным.
– Ты дразнишь меня, – сказал Ричард. – И вероятно, я напился. Я пил?
– Там все пили, – ответила Рут. – В жизни не видела людей, которым бы так хотелось выпить за здоровье королевы. – Удовольствие смеяться вместе с ним опьяняло Рут. Было так приятно флиртовать. И она подумала, что флирт нельзя доверять слишком молодым. – Слушай, минуту назад я сказала тебе, что мне очень понравилось с тобой целоваться, а ты даже не сказал мне спасибо.
– Я должен был сказать, что мне очень понравилось тебя целовать. – Ричард вежливо поклонился. Это было смешно! И восхитительно. Двадцатилетний Ричард никогда бы такого не сказал. Когда это он растерял свою серьезность? Даже их поцелуй на балу он воспринял всерьез. Нам надо было переспать друг с другом, пока мы плыли в Сидней, и на этом успокоиться, так как было бы ошибкой выйти замуж за его плохие книжки и хорошие пьесы. Но теперь все было восхитительно.
– Почему ты это сделал? – спросила Рут.
– Прежде всего потому, что ты была очень хорошенькая. Как молочница, помнишь? И я подумал – ну, я, конечно, пил, но я при этом и думал, – как было бы хорошо и просто тебя любить. Ты даже была похожа на невесту в своем белом платье.
