– там «увод» считался делом позорным, уделом слабых, тех, кто не смог честно и открыто прийти в дом к понравившейся девушке.
«Венчаться самокруткой» называли свадьбу без благословения в Нижегородской губернии. Такие союзы возникали, в первую очередь, из-за нежелания тратиться на свадьбу. Потому никакого противодействия молодые не встречали: уходя в гости или к колодцу за водой, девушки догадывались, что вот-вот их жизнь круто изменится. Удобным случаем считался праздник, где среди толпы гуляющих было просто улизнуть.
А затем наступала «прощальная суббота»: новоявленные супруги приходили к родителям невесты виниться и получать прощение. Иногда разыгрывалась настоящая драма, если мать или отец занимали непримиримую позицию. В одном из приходов Семеновского уезда в Нижегородской губернии родитель так и не простил дочь, которая сбежала с парнем из того же села. Ни в прощальную субботу, ни позже он не пожелал принять молодоженов. Лишь на следующий год, перед постом, он внял мольбам родных и неохотно благословил пару. Однако заявил при этом, что не желает их больше видеть никогда.
В фольклоре осталось не так уж много свидетельств тайных браков, а литературные примеры могут быть далеки от истины. Но в них чаще всего звучит укор. Как, например, в «Повести о российском дворянине Фроле Скобееве». О том, как бедный новгородский парень сумел подольститься к девушке, для которой приготовили богатое приданое. Причем Фрол нисколько не скрывает свои корыстные мысли – он желает жить в роскоши! Аннушка, предмет его дум, обвенчалась с Фролом тайно, чем привела в беспокойство всю родню. «Чем ему кормить ее, когда сам голодный!» – восклицает мать. Однако у Фрола все получилось – он преспокойно и сыто продолжил свою жизнь за счет состояния Аннушки:
«К тестю своему ездил беспрестанно, и принимали его всегда с честью. А по судам ходить бросил. И, поживя некоторое время, стольник Нардин-Нащокин в глубокой старости в вечную жизнь переселился, а Скобеева сделал наследником всего своего движимого и недвижимого имущества. Через некоторое время и теща его преставилась. И так Фрол Скобеев, прожив свою жизнь в славе и богатстве, наследников оставил и умер».
Но крестьяне с того времени, как была крещена Русь, к тайным бракам прибегали не так уж часто. Кроме отдельных губерний, где имелся подобный обычай, все прочие не стремились заключить союз «уходом». Велика была роль общины, священника, наконец, самих родителей.
А крепостные крестьяне должны были получать разрешение на брак от своего барина или управляющего (особенно если речь шла о девушке из чужого поместья).
И не всегда его получали! «Девок на вывод не давать», – такой была резолюция помещика Татищева. Иными словами – к ним в село жить, милости просим. А вот чтобы выпустить здоровую работницу замуж в чужое хозяйство – ни в коем случае. Впрочем, при крепостных порядках каждый барин в своем поместье обустраивал дела так, как ему желалось. Одни хозяева запрещали дворовым выходить замуж вовсе; другие, напротив, приветствовали браки среди своей собственности. И даже поощряли их! Третьи забирали всех понравившихся девушек в собственные крепостные гаремы… Впрочем, подробно о крепостничестве я писала в своей книге «Крепкие узы», где тема «как женили крепостных» рассмотрена со множеством примеров.
Глава 5. А пил ли русский крестьянин?
Среди мифов о русском крестьянстве один из самых живучих – о повсеместном пьянстве.
Он до смерти работает,
До полусмерти пьет.
(Н. А. Некрасов
«Кому на Руси жить хорошо»)
Но когда же пить русскому мужику, если его жизнь – это круглосуточная работа? Забота о стольких близких? Этот образ – неграмотного, сирого, вечно пьющего и забитого человека – никак не вяжется с реальностью. Так было или нет пьянство на Руси?
Как ни банально это звучит, но давайте обратимся к глубокому Средневековью. Что пили во времена князя Владимира, привезшего из Византии багрянородную[19] жену? С давних времен на Руси варили напитки на основе меда: медовуху, брагу, варили пиво. Вино появилось позже как продукт иноземный: не росли на северной земле виноградники! А привезенное, разумеется, стоило дорого. Для крестьянина не по карману.
От тюркских народов достался нам и напиток буза – сладкий, из проса. По крепости он был похож на слабенькое пиво, примерно в 4 градуса. Варили бузу долго, а те, кто чрезмерно увлекался ею, шли вразнос, бузили. О бузе писали еще в XIX веке такие классики, как Лев Николаевич Толстой и Михаил Юрьевич Лермонтов. «Да вот хоть черкесы, – продолжал он, – как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка» («Герой нашего времени», М. Ю. Лермонтов).
Мед – тот самый, который часто можно встретить в сказках, был двух типов. Самый простой – вареный. К нему добавляли закваску и оставляли бродить. Более дорогой и ценный был мед ставленный. Называли его так, потому что мед и ягодный сок смешивали, процеживали, использовали при этом различные травы (кому что нравилось), а потом на десяток лет отправляли в бочку. Ставили.
То, что употреблять такие напитки следует крайне умеренно и осторожно, объясняла христианам даже Библия. В «Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова», есть такие строки:
«Против вина не показывай себя храбрым, ибо многих погубило вино».
«Печь испытывает крепость лезвия закалкою, так вино испытывает сердца гордых – пьянством».
«Вино полезно для жизни человека, если будешь пить его умеренно».
О том, что нужно знать меру, в средневековых текстах говорила и русская церковь: еще во времена Ярослава Мудрого предусматривалась ответственность для епископов, которые допускали пьянство среди своих подчиненных священников. В XV веке и вовсе появилось «Слово о Хмеле», написанное как раз для осуждения пьянства. Произведение крайне любопытное! Ведь оно ведется от имени Хмеля, который похваляется, что может одолеть каждого, кто с ним будет крепко дружить – будь то князь или простой крестьянин. Даже женщина Хмелю подчиняется:
«А иже познается со мною жена, какова бы ни была, а иметься упивати допиана, учиню ее блудницею, а потом ввергну ея в большую погибель, и будет от Бога отлучена, а от людей в посмесе, лучше бы ся не родила».
А дальше – суровое осуждение тех, кто будет пьян. И предостережение – кто с Хмелем сойдется, того ждет неминуемая гибель. На читателя того времени «Слово» наверняка производило большое впечатление. Не случайно книгописец Ефросин, один из первых, кто переписывал это произведение, вычеркнул из него самый устрашающий кусок.
В «Русской правде», самом древнем нашем правовом
