Вдруг кто-то постучал. Мать вышла и вернулась с отцом. Черное пальто его и большая шапка были запорошены снегом.
— Здравствуйте! — сказал он у порога.
— Здоров, здоров! — ответил дед.
Мать ничего не ответила, только как-то по-особенному взглянула на отца да зачем-то сняла фартук и стала поправлять перед зеркалом волосы.
Отец снял пальто, молча взял на руки Наталку.
— Большая стала!
Он дал ей конфет, усадил на колени.
— А ты чего молчишь? — обратился отец к Саньке. — Или не признаешь?
Он протянул пакет с подарками. Санька положил его на стол, даже не взглянув.
Веселье было нарушено.
— Ну, рассказывай, как живешь? — прервал тягостную тишину дедушка Мокей.
— Да так себе, помаленьку.
Отец разглядывал стены, кровати, словно никогда не видел их. А тут все было по-старому.
Мать прислонилась к неостывшей еще плите, зябко кутала плечи шерстяной косынкой.
— Отпросился или тайком ушел? — подала она голос.
Санька заметил, что голос матери не такой, как всегда, а ломкий, как бы дрожащий. «Чего она к нему лезет?» — подумал недовольно. Он ушел в другую комнату, сел на сундук.
Отец как-то виновато хихикнул:
— Что я, маленький?
— Ну что ж, Анна, давай гостя угощать, — предложил дедушка Мокей.
— Нет, нет, не надо, некогда мне… Я ведь на минутку зашел, детишек проведать, гостинцев принести… Ждут меня.
— Эх ты-и! — протянул дедушка Мокей с укоризной. — Я-то думал: образумился Прохор, насовсем пришел…
— Наташа, беги к Саньке! — резко приказала сестренке мать.
— Ну, пока, — стал прощаться отец. — Может, еще когда зайду. Разрешается?
— Только душу бередить, — вздохнула мать.
— А что это Санька спрятался? — вдруг вспомнил отец. — Не захотел даже разговаривать.
— Ты думаешь, он бесчувственный? Тоже сердце имеет…
После ухода отца стало тихо. Дедушка Мокей строгал что-то, мать сидела в задумчивости.
— Мама, а этот дядя еще придет? — спросила Наталка.
— Эх ты, глупая моя, — обняла ее мать и заплакала.
Отец приходил еще несколько раз. Санька, завидя его, запирался на крючок, прятался с Наталкой под кровать. Отец заглядывал в окна, звал детей, но они не откликались.
Наталка, сжавшись в комок, спрашивала шепотом:
— Мы с ним так играем, да?
— Да, — сердито отвечал Санька.
Матери об этих посещениях он ничего не говорил, но она как-то сама нерешительно спросила:
— Отец приходил, что ли? Что ж ты его не впустил?
Санька промолчал.
Он стал замечать в матери перемены. Завивку сделала, чаще в зеркало заглядывать стала.
А однажды нечаянно подслушал разговор матери с соседкой. Мать говорила о том, что новая отцова жена — Евгения обманула его в чем-то, что он теперь свободно может с ней разойтись.
— А какой интерес жить с потаскухой-то, — сказала соседка, тетя Клава.
— Вот и он так говорит. Простить просит. Да только и я теперь поумнела.
— Ой, девка, не прогадай. Опять, глядишь, метнется куда в сторону.
— А метнется, туда и дорога. Теперь я ученая — такой, как был, не нужен. Ты думаешь, с чего он спутался с этой Евгенией: из-за моей глупости. Ждешь с работы, волнуешься, стараешься угодить. Он кобенится, а я прощаю, дура. Вот и допрощалась. Пить стал, связался с этой стервой, опутала она его.
— Да, это уж верно. Таким только попадись в руки.
— Вот он и попался. На красоту польстился. А она хитрая, подпоит да сплетничает про меня, а подружки ей на заводе помогали. Вот и опутали. Все меня подозревал в чем-то, придет пьяный, выговаривает. Все требовал: признайся да признайся… А в чем? Вот так и ушел. А теперь жалуется, что обманула его Евгеша эта.
— Да, недаром говорят: сколь по свету ни ходи, а лучше и вернее первой жены не найти, — вздохнула тетя Клава, — Сколько таких-то бегунов было, а опамятуется, к первой жене возвращается.
Женщины замолчали. Санька сидел в сарае, боясь шелохнуться. Он словно дотронулся до чего-то запретного, что всегда от детей держат в тайне. Лицо его горело.
После этого случая Санька стал пристально наблюдать за матерью. Не все в подслушанном разговоре ему было ясно, но он догадывался, что отец может вернуться насовсем.
И Санька не мог понять мать — ведь отец тогда так крепко обидел ее. Неужели забыла? Но он же вот не забыл.
Как-то вечером Санька спросил у матери:
— Тебе плохо с нами жить?
— С чего ты это взял?
— А чего ж ты раньше все с нами да с нами была, а теперь по вечерам куда-то уходишь?
— В клубе у нас лекции интересные читают, вот и хожу.
Мать говорила тихо, словно хотела оправдаться. Возможно, это вызвало у Саньки какую-то непонятную ему самому злобу.
— И все обманываешь ты, ни на какие лекции не ходишь, а с отцом бываешь. Я все знаю!
Лицо матери вспыхнуло, она не нашлась сразу, что ответить.
А Санька продолжал:
— Плохо с нами жить, да? Ты хочешь, чтобы тебя отец опять бил, да?
Голос его задрожал, из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.
— Успокойся, глупый! Еще неизвестно, придет к нам отец снова или нет. А если придет, то драться уже не будет. Он понял, что вел себя тогда нехорошо.
— А я не хочу, слышишь, я не хочу, чтобы он приходил! — резко крикнул Санька.
— Может, ты его заменишь? — не сдержалась мать. — Может, ты пойдешь работать? Ведь мы едва концы с концами сводим.
— И все равно не хочу…
— Ладно, иди спать. И перестань об этом думать. Тебе рано еще вмешиваться в дела взрослых.
— А мне не рано? — спросила Наталка.
— Нет, тебе не рано, — улыбнулась мать.
Санька не мог простить отцу обиды, сердился на мать, а потом вдруг жалел ее. Почему все так непонятно в жизни получается?
6
Вновь настали теплые дни. Дедушка Мокей перебрался работать во двор. Обнажив лысину, говорил, покряхтывая:
— Ага, печет солнышко. Греет!
Санька любил сидеть на золотистых стружках и читать вслух.
— Дедушка, а у меня уже целых десять книг, — сказал он, прервав чтение. — Сделай полочку.
— Сделаем. Только вместе с тобой. Вот школу кончишь, и займемся. Пора самому ремеслу учиться.
Вечером мать пришла с отцом.
— Ну, как дела? — весело спросил отец. — Перейдешь?
Санька промолчал, а когда отец отошел подальше, спросил:
— Дедушка, а чего мамка хочет, чтобы отец у нас жил? Он же опять драться будет!
— Не бойсь! — засмеялся дедушка Мокей. — Не будет. Он теперь умней стал. А с отцом оно легче жить будет. Вот такие дела, брат!
Санька забрался на крышу сарая и долго лежал там, глядя на кувыркающихся в небе голубей. В отблесках закатной зари они казались диковинными огненными птицами. И все думал, думал…
Однажды мать принесла с собой чемодан отца, который, как знал Санька из разговоров взрослых, уже несколько месяцев жил в общежитии. Вскоре пришел отец, веселый, возбужденный. Отцов брат, дядя Сергей, побежал за водкой…
Дедушка Мокей проговорил:
— Вот и хорошо, вот и ладно!
Санька залез на крышу сарая, спрятался под раскидистой кроной тутовника. Через раскрытые окна ему было видно все, что происходит в доме. Мать оделась, как в праздник, отец носил на руках Наталку.
Собрались гости. Скоро они нестройно запели. Потом завели патефон. Дедушка Мокей внимательно слушал, прихлопывал в ладоши и подпевал:
— Жена мужа недолюбливала…
Помолчав, он сказал Прохору:
— Хитрая пластинка. А вот если бы еще: «Муж жену недолюбливал»— совсем правильно было бы!
Прохор смотрел на деда голубыми пьяными глазами и говорил:
— Виноват я, дед! Понимаю свою вину перед ними. — И он целовал Наталку, — Почему я пришел? Соскучился по детям, вину свою понял.
Дед пел вместе с патефоном, а Прохор все говорил:
— Ну виноват я, дед! А простить меня надо. Потому, кто молод не был?!
Старик погрозил ему пальцем:
— Нет, брат, шалишь! Молодость твоя, она давно прошла. Ты думаешь, ерунда это: пришел, ушел, пожил, бросил! Нет, шалишь, не ерунда. Вон Александра-то до сих пор нету. А где он? Кто ж его знает? Ты, думаешь, он не понимает? Нет, брат, шалишь! Он все понимает!
Гости пели, смеялись. Физиономии их расплывались в сизом табачном дыму.
Анна успевала и подпевать, и подавать на стол новые закуски.
Дедушка Мокей смотрел на нее и говорил, стуча кулаком по столу:
— Вот ты ее бросил, Анну-то, пожил с другой, опять к ней вернулся. Она-то, может, и забудет это, да дети не забудут. Без детей вы птички вольные, а уж коли деток нажили, вместе их воспитывать надо. Узелочком связали они вас, понимаешь? И развязать его ой как трудно, брат ты мой… Как начнешь развязывать, так и поранишь в самое сердце коли не жену, так деток…
Дед колотил кулаком уже не по столу, а по склоненной голове Прохора.
