— Хорошего понемножку, обогрелись, а теперь за дело, — скомандовал Нехаев. — Пойдем все искать топливо. Без костра долго не продержимся.
Мы разбрелись по галечной полосе, зорко высматривая, не валяется ли где кусок бревна, доски или еще чего-нибудь, способного гореть. Свои находки мы время от времени сносили в одну кучу.
А чтобы не потерять ее из виду, ставили торчком бревно или обломок доски — и двигались дальше.
Почти до самой полуночи, забыв об усталости, мы собирали и сносили к своему шалашу плавник.
— Это еще наше счастье, что до берега дотянули, — снова повеселел Владимир Иванович, оглядев добычу. — Во льдах ничего бы для костра не нашли.
— Вот теперь можно будет вдоволь кипяточку попить, — обрадовался Федя.
Снова заплясали по стенкам блики огня, чум наполнился дымом, и мы, сгрудившись в кучу, кашляя и чихая, по очереди с удовольствием отхлебывали из консервной банки талую воду. Кое-кто уже клевал носом. Надо было как-то устраиваться на ночлег. Но как устроишься на голой земле?
Выход нашли быстро: из тех же принесенных нами обрубков бревен и досок смастерили в чуме некое подобие нар, бросили на них простеганный поролоновый полог из вертолета. Но поместиться там могли лишь двое.
— Спать по очереди, — распорядился Нехаев. — Двое спят, один костер поддерживает. Первая очередь ваша, — он ткнул пальцем в Гордеева и корреспондента. — Тебе, Аркаша, кочегаром быть. А остальным ничего не остается, как после перекура вновь идти искать дрова.
— Эх, узнать бы, долго еще продержится этот чертов туман? — произнес Парамонов, закуривая. — Папиросы кончатся — совсем плохо дело будет!
— Папиросы что — ерунда, — усмехнулся Нехаев, — Была бы еда да горячая вода. А это пока у нас имеется, значит, ничего страшного. Мы на твердой земле. Дровишки собираем в ожидании погоды. Так что кончайте перекур и двинем.
Сам Нехаев не курил, но, понимая курильщиков, терпеливо стоял рядом, ожидая, когда мы отведем душу.
4Я не могу сейчас припомнить, что мы делали день за днем, час за часом, пока Арктика держала нас в своем плену. Все пережитое слилось в один бесконечно длинный, однообразно серый холодный день. Мы по очереди спали, бродили по берегу в поисках дров, получали свои порции скудной еды…
Потом съестные припасы кончились. Нехаев, взяв ружье и посмотрев на каждого из нас, почему-то выбрал в напарники меня.
— Пойдем, может утку удастся подстрелить! — И добавил — Аркаша, ты за старшего!
— Есть!
Мы ходили долго, почти весь день. Но ни уток, ни какой-либо другой дичи не повстречали. Все живое, видимо, пережидало туман.
В пути мы обменялись всего десятком ничего не значащих фраз, хотя, окажись я наедине с Нехаевым в другой обстановке, наверное, не отстал бы, пока не расспросил обо всех приключениях и ЧП, случавшихся с ним. Но сейчас уже наваливалась апатия, не хотелось ни говорить, ни расспрашивать, ни двигаться.
Когда вернулись, костер еле теплился. Парамонов, Тимошкин и Гордеев лежали в чуме, прижавшись друг к другу. Второй пилот и бортмеханик ходили вокруг, боясь свалиться и уснуть.
— Быстро греть воду и пить всем, — скомандовал Нехаев. — Дрова еще есть?
— Чуть-чуть, — ответил бортмеханик.
— Значит, будем жечь все, что может гореть.
Пока Федя раздувал костер, прилаживая над огнем банку со снегом, Владимир Иванович присел около чума и тут же уснул, уронив ружье. Парамонов, Тимошкин и Гордеев нехотя поднялись, растолканные Аркашей.
— Принесли что-нибудь? — спросил Гордеев у меня.
Я отрицательно покачал головой. Было еще достаточно светло, и я уловил в его воспаленных глазах злой голодный блеск.
— Надо становиться на лыжи и идти искать зимовку или полярную станцию, иначе подохнем с голоду, — сказал он.
— Никто никуда не пойдет, — мгновенно очнувшись от сна, сказал Нехаев. — Самое разумное в нашем положении — находиться у вертолета. Нас уже ищут. Только рассеется туман — прилетят. А в тундре мы потеряемся и погибнем без следа. До ближайшей полярной станции сотни две километров, а чтобы найти старое зимовье, надо точно знать, где оно!
Мы все прислушивались к словам бывалого пилота, стремясь уловить что-то обнадеживающее. Чего греха таить — и я думал, что разумнее было бы сразу же оставить вертолет, стать на лыжи и идти на поиски зимовья. Там все-таки крыша над головой, а возможно, и съестные припасы. Но, оказывается, я не учел, что лыж в вертолете было всего три пары, а даже если бы их хватило на всех, разве Тимошкин и Гордеев в своей легкой обувке могли ими воспользоваться? Совершенно прав Нехаев: если мы и окоченеем здесь, вертолет найдут — и нас вместе с ним, а если уйдем от вертолета — Арктика бесследно погребет нас.
Меня доводы Нехаева убедили, но другие и даже рассудительный Парамонов думали иначе.
— Все же надо попытаться поискать зимовье, — сказал он. — Сил больше нет ждать.
— И послать человека на верную гибель, да? — спросил у него Нехаев. — Вы пойдете?
Парамонов молчал.
— Вы знаете, куда идти? Нет. И я не знаю.
— Я пойду, — вдруг сказал Гордеев. — Я не могу больше сидеть в бездействии. Я сам отвечаю за себя, вы не можете задерживать. Только, конечно, мне надо надеть что-то другое.
— Никто никуда не пойдет, — жестко оборвал его Владимир Иванович. — Повторяю: командую здесь и принимаю решения только я.
И, не обращая больше внимания на Гордеева, спросил:
— Федя, у тебя готово?
— Готово, Владимир Иванович.
— Нет, вы посмотрите, какой командир выискался, — недовольно бормотал себе под нос Гордеев. — Это мы посмотрим, кто командует. Дай только обогреюсь чуток.
От чая Гордеев и не думал отказываться.
Разогретую воду Федя сливал в питьевой бачок, снятый с вертолета, а мы потом нацеживали каждый в свою банку.
От горячей воды, которой каждому досталось по две банки, стало вроде теплее. Настроение улучшилось.
— Кажется, туман редеет, — сказал Юра Тимошкин, — Может, это только здесь, на берегу, ничего не видно, а кругом чисто?
— Аркаша, сходи послушай эфир, — предложил Нехаев второму пилоту.
Аркаша и сам регулярно ходил к вертолету, включал рацию, пытаясь связаться с базой. Увы — безрезультатно.
— Если бы кто летал, я б услышал, — говорил он, — А так не берет: низко сидим.
И на этот раз попытка выйти на связь оказалась безуспешной.
— Тихо, — сказал он, возвратясь от вертолета. — Туман кругом — не летают.
Мы сожгли лыжи, брезентовый полог, из которого была сделана палатна, в ход пошли чемоданчики, портфели… Все прокоптились донельзя, лица, заросшие щетиной, были черны от слоя сажи. Неодолимо клонило в сон.
Когда жечь было уже нечего, Нехаев сказал:
— Теперь будем ходить, сколько хватит сил. Упал, уснул — значит, погиб.
Вертолет ломать мы еще не решались. Он был нашей надеждой на спасение. Начать его ломать — это конец.
И мы, держась друг за друга, стали ходить, как заведенные, вокруг вертолета, потеряв счет времени, ко всему безразличные, отупевшие… «Упасть бы в снег и уснуть! Упасть и уснуть! Упасть и уснуть, и будь что будет!» — вертелось назойливо в голове. Но Владимир Иванович, шедший впереди, упрямо тянул и тянул нас за собой, а Федя из последних сил подталкивал тех, кто отставал.
Мы не сразу заметили, как пошел снег. Он припорошил вертолет, головы и плечи. Пропало темное пятно, где стоял наш чум и горел когда-то костер.
— Вот и все, покроет саваном и нас, и вертолет, — прохрипел Гордеев.
— Да замолчите, вы! — насколько мог громко воскликнул Владимир Иванович. — Снег — это доброе предзнаменование. Значит — похолодало, туман начал конденсироваться, скоро прояснится. Осталось немного потерпеть. Не останавливаться! Не спать!
И мы снова поплелись друг за другом по кругу — в тысячный, а может, в стотысячный раз!
Хотя Нехаев и твердил нам: «Только не останавливаться, только не спать!» — мы все спали на ходу. Это точно, потому что все прозевали момент, когда рассеялся туман и видимость улучшилась.
Первым это заметил Юра Тимошкин.
— Смотрите — горы! — крикнул он и остановился, протирая глаза.
Остановились и мы.
Природа, словно великий художник-декоратор, наконец убрала туманный занавес, чтобы показать дело рук своих. Перед нами открылась величественная картина, которая заставила всех замереть на месте. Далеко за горизонт уходил торосистый, припудренный снежком простор Ледовитого океана. Слева, за нешироким заливом, вставали горы со слизанными, сглаженными злым беспощадным ветром вершинами. На них тоже лежал чистый, свежий снег, и только на крутых откосах чернели сланцевые осыпи. Справа тянулся низменный берег, уходящий в бескрайнюю даль. Сзади — те же невысокие сопки, что и слева, за бухтой. И над всем этим — тишина…
