неким динамичным или облагораживающим занятием, а преследование и убийство других людей должно приносить удовольствие. Многие индейцы-всадники Великих равнин – такие племена, как сиу, кроу и шайены, – в ходе своих войн вели подсчёт храбрых поступков. Репутация человека зависела от того, смог ли он стяжать славу, причём максимальный «рейтинг» получал не тот воин, на чьём счету было больше всего убитых, а тот, кто больше всех рисковал. Самым серьёзным подвигом считалось незаметно проникнуть в лагерь противника и затем выбраться из него. Однако отдать должное воинской браваде удавалось не всем представителям племён охотников-собирателей и деревенских народностей. У кроу и других индейских племён Великих равнин забота о собственных «пацифистах» выражалась в том, что им разрешали надевать женскую одежду и заставляли прислуживать воинам. И даже самые храбрые воины, наподобие уже упомянутых яномамо, должны были проходить эмоциональную подготовку к бою, выполняя определённые ритуалы и принимая наркотические средства. Если людей можно научить ценить войну и получать удовольствие от преследования и убийства других людей, то следует заодно признать и то, что их можно научить ненавидеть войну и бояться её, находя возмутительным зрелище, когда люди пытаются убивать друг друга. Оба эти вида обучения и воспитания действительно имеют место, а следовательно, если к войнам приводит наличие воинственных ценностей, то ключевой проблемой оказывается выяснение условий, при которых людей учат ценить войну, а не испытывать от неё отвращение – но сделать это теория
войны как игры неспособна.
Война как человеческая природа. Излюбленный способ антропологов избежать проблемы определения условий, при которых война будет считаться полезным или отвратительным занятием, заключается в том, чтобы наделить стремлением к убийству саму человеческую природу. Согласно этому представлению, войны происходят потому, что люди – в особенности мужчины – обладают неким «инстинктом убийцы». Мы убиваем, потому что подобное поведение продемонстрировало успешность с точки зрения естественного отбора в борьбе за существование. Однако представление о том, что война заложена в человеческой природе, сталкивается с затруднениями, как только мы обнаруживаем, что убийства не вызывают всеобщего восхищения, а интенсивность и частота военных действий чрезвычайно варьируются. Решительно непонятно, как можно сомневаться в том, что эти вариации вызваны культурными, а не генетическими различиями, поскольку резкие переходы от крайне воинственного к мирному поведению могут происходить в течение одного-двух поколений вообще без каких-либо генетических изменений. Например, современные наблюдатели утверждают, что живущие на юго-западе США индейцы пуэбло – это мирные, религиозные, неагрессивные и готовые прийти на помощь люди. А ведь ещё не так давно губернатор колонии Новая Испания заявлял, что именно эти индейцы пытались убивать всех белых поселенцев, которые попадались им под руку, и сжигали все церкви в Нью-Мексико вместе с теми священниками, которых им удавалось запереть внутри и привязать к алтарям. Давайте просто вспомним и о том, как поразительно – с точностью до наоборот – изменилось отношение к милитаризму в Японии после Второй мировой войны, или о внезапном превращении израильтян, выживших после нацистских преследований, в лидеров чрезвычайно милитаризованного общества – и мы поймём основное слабое место утверждения, что война является человеческой природой.
Очевидно, что способность проявлять агрессию и вести войны действительно является одной из составляющих человеческой природы. Но за то, как и когда мы становимся агрессивными, несут ответственность не наши гены, а наша культура. Поэтому для объяснения происхождения войн нужно ещё объяснить то, почему агрессивные реакции принимают специфическую форму организованного межгруппового поединка. Как предупреждал антрополог Эшли Монтегю [Montagu 1976], даже у тех видов, которые стоят ниже человека на эволюционной лестнице, убийство не является целью агрессии. Так что у людей нет ни влечения, ни инстинктов, ни предрасположенности к тому, чтобы убивать себе подобных на поле боя, хотя при определённых условиях этому можно с лёгкостью обучиться.
Война как политика. Ещё одно постоянно встречающееся объяснение войн заключается в том, что вооружённый конфликт является логичным итогом попытки какой-то одной группы защитить или увеличить своё политическое, социальное и экономическое благосостояние за счёт другой группы. Войны, утверждает эта теория, случаются потому, что они ведут к экспроприации территории и ресурсов, к захвату рабов или добычи, к сбору дани и налогов – «добыча принадлежит победителю», – а все негативные последствия для побеждённых можно попросту списать на просчёты – таковы уж «превратности войны».
Это объяснение можно великолепно применить к войнам на протяжении письменной истории, которые прежде всего представляют собой конфликты между суверенными государствами. В таких войнах отчётливо прослеживается стремление одного государства повысить свой уровень благосостояния за счёт других – хотя глубинные экономические интересы могут прикрываться религиозными и политическими мотивами. Форма политической организации, которую мы называем государством, возникла именно потому, что она оказалась в состоянии вести войны, преследовавшие целью захват территорий и экономический грабёж.
Однако этот аспект отсутствует в военных действиях, которые ведутся племенными и деревенскими народами. Общества подобного типа не занимаются территориальными завоеваниями и подчинением своих недругов. Из-за отсутствия бюрократического, военного и правового аппарата, характерного для государств, одержавшие победу группы охотников-собирателей или деревенских жителей неспособны пожать такие её плоды, как ежегодные поступления налогов или дани. А если учесть ещё и то, что у побеждённых отсутствуют большие запасы продовольствия и других ценностей, «трофеи» таких войн не слишком впечатляют. Брать пленных и делать из них рабов непрактично для обществ, которые не могут интенсифицировать свою систему производства без истощения ресурсной базы и не имеют организационных возможностей для эксплуатации враждебно настроенной и плохо питающейся рабочей силы. Именно так выглядит совокупность причин, по которым победители в войнах догосударственного периода зачастую приносили с собой добычу наподобие нескольких скальпов или голов побеждённых – а то и вовсе оставались без трофеев, за исключением обоснованной похвальбы мужеством, проявленным в сражении. Иными словами, при помощи фактора политической экспансии невозможно объяснить военные действия между обществами охотников-собирателей и деревенских жителей, поскольку в большинстве своём подобные общества не занимаются политической экспансией. Весь их способ существования, напротив, определяется необходимостью избегать экспансии, чтобы сохранить благоприятное соотношение между людьми и ресурсами. Следовательно, для того чтобы понять, почему такие общества всё же ведут войны, необходимо рассмотреть то, какой вклад войны вносят в сохранение благоприятных экологических и демографических отношений.
Прежде всего, вклад войн в решение этой задачи заключается в рассеивании людей по обширным территориям. В отличие от государств, группы охотников-собирателей и деревенские народы не занимаются взаимным завоеванием земель, хотя и разрушают поселения и вытесняют друг друга с тех участков среды своего обитания, которые в противном случае они бы обрабатывали совместно. Набеги, разгромные поражения и уничтожение поселений
