не так уж мирно и мило все было в этом датском королевстве? Глянуть бы на этих деятелей».
Так сама по себе возникла мысль поговорить с многознатцем сержантом Зубковым. К тому же прекрасный повод и изобразить активность, и исполнить обещание, которое настоящие полковники должны держать. Даже если оно касается всего-навсего пачки бумаги.
Повертев мысль так и сяк, Лева принял решение: съездить на электричке в гости к Зубкову. Погода установилась такая замечательно-зимняя и снегу на улицах нападало столько, что не хотелось и за руль садиться, не то что на работу.
Поэтому, прикупив в ближайшем магазине пачку бумаги, поехал он на электричке, благо до нужной станции было меньше часу. Мелькали за окном неброские заснеженные красоты, и мысли в голове текли созерцательные, благодушные.
«Что, в самом деле, забегали-то? Умер человек. Но человек смертен, и, как справедливо отмечает классик, смертен внезапно. В данном же случае и о внезапности говорить можно весьма условно, мальчик познал все радости жизни чуть не с пеленок. В общем, и сначала все было ясно и без медицинских умствований».
Прошлись контролеры, забежал табунчик безбилетников, бродячий коробейник проникновенно провещал про очередной суперинструмент, благодаря которому в мире наступят гармония и согласие, и пригоден этот инструмент «…для решения огромного количества повседневных задач». «Решил бы этот мультитул задачу: кому выгодно было… Нет, не так. У кого именно достало подлости… или даже не знаю чего, не просто спровоцировать больного человека на срыв? И, главное, зачем? Само по себе дело неподсудное, вопрос морали. Если бы можно было доказать… ну, скажем, доведение до инфаркта. Ни один эксперт не возьмется доказать причинно-следственную связь, допустим, между ором на сердечника и наступившими последствиями. Тем более с пьянкой. Закон-то исходит из формальной свободы выбора, взрослый, дееспособный человек, никто же в глотку насильно не заливает…»
Ну это уже мысли, к делу не относящиеся.
Гуров, как запутавшийся ученик, решительно «стер» все надуманное.
«Исходим из того, что имеется осязаемого: судя по поведению собачки, можно предположить, что мимо умирающего могли проследовать человек и машина. Человек, увидевши лежащего, вместо того чтобы вызвать «Скорую», предпочел скатиться кубарем в овраг…»
Точь-в-точь фразочка из одного из творений «Боли да смеха». Пророческая песня у Жоги этого получилась.
«Само собой, было бы нелишним установить подобного нелюбителя гласности, который бросает невменяемого человека полуголым и босым лежать, покрываясь снегом. А потом спокойно шагает себе. Однако точно так же было бы нелишним установить автолюбителя, который – чисто гипотетически – проследовал мимо… хотя нет, очень вряд ли. Тело лежало, перекрывая дорогу, был лишь один путь – прямо по нему. Однако таких следов медики не обнаружили. Доехал, развернулся и свалил – снова нет, следов разворота нет. Есть следы протектора в обратную сторону – что ж, другой, более опытный и знакомый с трассой, нежели я, водитель, наверное, способен сдавать задним ходом до самого шлагбаума – и, открыв его, удрать.
Тем более пощупать бы этого урода, хладнокровно сваливающего, аккуратно руля и попивая горяченького из кружки… Но ведь снег был. Может, машина проехала до несчастья. Да, определить это непросто. А теперь невозможно…
Опять не туда.
Ругаешься на людей и их желание найти виноватого любой ценой – а сам чем занимаешься? Умственными конструкциями и мечтами.
Ну а что? Само по себе возмутительно просто пройти мимо погибающего – есть в этом нечто дьявольское и тем более страшное, что ты как бы и ни при чем, ручки-то чисты.
Демагогия? Возможно. Не надо передергивать, тем более преувеличивать. Это в книжках философских каждый пред всеми за всех и вся виноват. И все-таки – подло, и к тому же оставление в опасности – полноценный состав… и, по-хорошему, надо было бы местным выяснить личности обоих чистоплюев, ну хотя бы пешехода. Будет нелишним. И тем более – если не чистоплюй? А именно тот самый злодей, который, хихикая, потирал ручки за углом?
Возвращаясь к фактам: с чего невиновному, с чистой совестью человеку ссыпаться в овраг, мчать сломя голову, шлепать по ледяной речке, мерзнуть на заповедной платформе? Вместо того чтобы просто вызвать «Скорую». Испуганный честный гражданин? Вряд ли. Скорее тот, кто мог бы побояться того, что в происшедшем обвинят его».
За раздумьями оказалось, что уже нужная остановка, и пришлось, отбросив измышления, поспешать к выходу.
Выяснив в отделении адрес сержанта Зубкова, он вскоре очутился во дворе стандартной панельной пятиэтажки. Окна одной из квартир четвертого подъезда щетинились различного рода антеннами, уловителями, усилителями и иными штуками подобного рода.
«Я на верном пути, о чем свидетельствует элементарная дедукция – а равно и табличка на подъезде».
Гуров не без удовольствия созерцал этот раритет, древнюю жестянку под названием «Указатель квартир», со столбиками с номерами обиталищ и фамилиями жильцов, причем «Зубковы» значились последними. Он поднялся на пятый этаж и позвонил в квартиру номер восемьдесят. Дверь открыл сам Зубков.
– Здравия желаю, господин полковник, прошу вас. – Он браво оправил байковую рубашку, подтянул треники и посторонился.
– Серенький, кто там? – спросил женский голос с кухни.
– Мам, это ко мне.
– Спасибо, – Гуров протянул пачку бумаги.
– Да незачем. Заходите, чайку выпьем, чего с мороза-то. Тапки берите, господин полковник, тут коты.
Коты имели место быть в большом количестве и в разнообразных расцветках, но животные оказались понятливые и деликатные, под ноги не лезли и внимания сверх меры не просили. Лишь большой черный кот, бесспорно местный патриарх, подошел, исследовал полковничьи брюки и, величественно кивнув, отправился на кухню. Одобрил.
Комната сержанта Зубкова напоминала лабораторию чокнутого радиолюбителя – сплошные провода, коробки различных размеров, антенны и антенки, множество радиоприборов, в том числе и древняя радиола. Во всю стену – огромный стол, шкаф с ящичками и панель с перфорацией, увешанная сплошь мотками, отвертками, напильниками, бокорезами, пинцетами. Пара осциллографов, какая-то штука наподобие генератора, старый дедов паяльник и современная паяльная станция.
На фанерке, особо прилаженной к перфорированной панели, красовался целый ряд фото с изображением людей самого вызывающего, ненормального вида, плакат группы «Боль да смех» – и Сид, – глазастый, с огромным гребнем на голове и оскаленным, щербатым еще ртом, – уверенно лидировал в номинации самого странненького. Тем более его автограф на
