Он ввёл запрос.
“Керулен” почти неслышно пошуршал диском и выдал ответ: да, есть персонаж по имени Ци Мо-ба. Содержание рассказанного Адрианом Ци родового предания совпадало полностью; у Пузатого А-цзы предание содержало множество красочных деталей и занимательных подробностей.
Про “рыжинку” не было ничего.
Баг отодвинулся от “Керулена” и укоризненно посмотрел на открытый ящичек с сигарами.
Сигары оказались воистину достойными и хорошо помогали мыслительным процессам. Баг взял ещё одну и заварил свежего чаю.
Лисы рожают детей.
Детей…
А что, если…
А что, если этот эпизод из истории рода Ци и смерть трёхдневной Кати как-то, упаси Будда, связаны?!
Сигара чуть не выпала из пальцев потрясённого этой мыслью Бага.
А ведь если это так, то, может быть, и их со Стасей будущим детям угрожает какая-то опасность?
Лисы и дети.
“Лисьи чары” и дети.
Баг снова придвинулся к “Керулену” и ожесточённо зашуршал клавишами. Поисковая машина выдала отрицательный результат: в открытых базах данных связь между “Лисьими чарами” и учётом деторождении не прослеживалась.
“Значит, так. – Баг сделал пару глотков чаю, не замечая вкуса, а вкус был хороший, приятный был вкус. – Срочно нужно побеседовать с Адрианом… Расспросить его о том, как у рода Ци вообще с деторождением обстоят дела, нет ли чего подозрительного… Нет. Как его сейчас расспросишь! Совершенно неуместно… Стоп. Ведь есть же ещё этот, как его? Боец любовного фронта. Надорвавшийся в сладких сражениях. Как же его? А! Мандриан. Он тоже Ци!”
Ну-ка…
Старший Ци оказался человеком по меньшей мере небезызвестным.
Будучи состоятелен от рождения – роду Ци вот уж два с половиной века принадлежали изрядные площади благодатных земель на полуострове Ямал, и теперь, сдавая их в долгую аренду газоразработчикам, Ци получали немалый и надёжный доход, – Мандриан мог позволить себе заниматься тем, к чему лежала душа, не особенно заботясь о пропитании насущном и не думая о завтрашнем дне. Чем Мандриан Ци, в отличие от младшего брата, всю жизнь и занимался. С одной стороны, как следовало из неумеренно откровенных речей хмельного Адриана, Мандриан усердствовал по женской части, а с другой – и об этом не раз писали электронные версии газет – он долгие годы бессменно возглавлял общество в защиту многомужества. Даже тяжко занедужив, он остался его почётным председателем.
Ни в одном из уголовных уложений Ордуси нельзя было найти ни единой статьи ни против многожёнства, ни против многомужества. Люди сами решали эти тонкие проблемы, исходя из велений своей веры и своей совести. Но если многожёнство было довольно распространено, то случаи многомужества можно было перечесть буквально по пальцам и относились к ним ордусяне в большинстве своём как к забавным курьёзам. В чём тут было дело – оставалось лишь гадать, но Мандриан Ци в своё время сделал целью жизни борьбу с этим предрассудком – и, хоть не слишком-то преуспел, известность снискал.
Баг раздражённо стряхнул пепел.
Значит, надо явиться к этому Мандриану, тряхнуть у него перед носом пайцзой, задать пару вопросов и…
Нет, нельзя.
Частное же, гм, расследование.
Баг затянулся в раздумье.
Самым логичным было бы прикинуться журналистом, пришедшим взять у Мандриана интервью. Тут-то разговорить Мандриана труда бы не составило.
Но – как-то… Неудобно. Как-то это… Гм.
К концу сигары Баг решил, что – ничего. Сами журналисты кем только порою не прикидываются, чтобы добраться до интересующего их человека.
Баг протянул было руку к телефону, и тут тихо свистнул сигнал внутреннего переговорного устройства и голос шилана[40] Алимагомедова произнёс:
– Еч Баг. Ты на месте?
– Да, прер еч, – ответил Баг и зачем-то добавил: – Работаю… – Он немного смутился. Работает, ага, как же…
– Зайди ко мне, – сказал Алимагомедов.
Соловки,
12-й день девятого месяца, вторница,
первая половина дня
Впервые за время пребывания на светлом острове Богдан не поспел к исповеди и литургию отстоял с трудом великим.
Всё было, как всегда: и сладкий, небесный запах ладана, и умилительное мерцание десятков свечей в беспредельном сумраке громадного сводчатого зала, и приглушённое, осторожное покашливание старцев, время от времени раздававшееся то тут, то там, и возносящее душу над грешной землёю пение на хорах – то льющееся исподволь, ласкательно, ангельски, а то величаво и порой даже гневно низвергающееся словно бы с Божиих высот.
Но вот только ноги бессильно дрожали да кружилась голова.
И мысли – не собрать, не очистить, не отбросить…
“Что это было? – мучительно размышлял Богдан. – И зачем?”
Сонное наущение?
Прелесть бесовская?
Живая Жанна?
Последнюю мысль, как ни была она ему радостна, сладка и, что греха таить, по-мужски лестна, он отбросил тотчас же. Богдан дорого бы дал, чтобы вернуть возлюбленную младшую супругу, но всем сердцем понимал её – и её уход. Не может человек. Ну не может. О ледяные углы и грани этой невозможности раньше или позже изотрётся до дыр и развалится в гнилую труху неприязни самое преданное, самое самозабвенное чувство. Любящий человек какие хочешь горы свернёт, какие угодно бедствия претерпит, он может всё – кроме одного-единственного: любить не так, как он любит.
Тогда, быть может, знамение?
Но что может значить подобное знамение – пленительное, утомительное и неизбывно грешное?
То, что Богдан виновен перед доброй иноземной юницею? Так он и без знамений это прекрасно понимал…
Скорее всего – сон.
А ну как нет?..
По окончании службы Богдан дождался, когда отец Киприан покинет алтарь, и подошёл к нему.
– Благословите на разговор, отче, – проговорил минфа негромко. – Хотелось бы без отлагательств…
Архимандрит пристально глянул Богдану в лицо и слегка нахмурился.
– Лица на тебе нынче нету, чадо, – проговорил он недовольно и, как показалось Богдану, чуть встревожено. – Стряслось что?
– Не тут, – попросил Богдан.
Киприан на миг поджал губы, давая понять, что не очень-то доволен такою настойчивостью.
– До тружения планетарного не терпит? – спросил он затем.
– Не ведаю, отче, – признался Богдан. – И к тому ж занедужил я, кажется. Боюсь, тружение мне нынче не по силам окажется.
В строгом взгляде архимандрита промелькнула неподдельная тревога.
– Идём, – коротко велел он и, круто повернувшись, пошёл, метя пол длинными полами рясы, к выходу из зала. Богдан, сразу чуть задохнувшись от быстрой ходьбы, поспешил за Киприаном.
До самых покоев архимандрита они не возобновляли разговора. Утвердившись на излюбленном своём стуле с прямой высокой спинкою, владыка указал Богдану на кресло против своей особы и сложил руки на коленях.
– Ну, сказывай, – велел он.
Богдан, усевшись на краешек кресла – ему всегда неловко было сидеть на мягком и удобном, когда пастырь, словно изваяние, жёсткий и распрямлённый, восседает на стуле, – чуть помедлил и прямо спросил:
– Отче… Как у вас тут насчёт блудных бесов?
Отец Киприан тоже немного помедлил; взгляд его стал задумчивым. Он тяжко вздохнул.
– Как, как… Подле святого места нечистые всегда суетятся выше меры. Что им мирские грешники? Те и сами к ним придут… Им праведных с пути сбить надо! – вздохнул вновь. – Ты мне скажи, какая напасть приступила? Богдан, поправив очки, вкратце рассказал. Когда он замолчал, Киприан с минуту задумчиво оглаживал бороду и глядел куда-то в пространство грустно и отрешённо. Потрескивала в кромешной тишине свеча.
– Сильно по молодице своей тоскуешь? – негромко спросил настоятель.
– Очень, – ответил Богдан.
– Сильно винишься перед нею?
– Сильно.
– И слабость телесную ныне чувствуешь?
– Ровно пахали на мне.
– Пахали, – с непонятной интонацией повторил отец Киприан. – От пахоты хоть хлеб…
Он встал и, немного сутулясь, неторопливо прошёлся по гостиной келье. Взад, вперёд. Отчётливо поскрипывали крашеные доски пола под его тяжёлой поступью.
Остановился.
– Что постом да молитвою спасаться в подобных случаях надлежит, повторять тебе не стану – не вчера ты родился, сам всё знаешь. – Он пытливо заглянул Богдану в глаза сверху вниз; Богдан выдержал взгляд. – Однако не страх Божий и не раскаяние я в очах твоих вижу, чадо, а некую суетную пытливость… Прав я?
– Да, – чуть улыбнулся Богдан. Киприан опять тяжело вздохнул и опять утвердился на своём стуле.
– Спрашивай, – сказал он.
– Часты ли такие случаи здесь?
– Как тебе сказать… – помедлив, ответил отец Киприан. – В житиях исстари описывались страшные борения. Особенно с теми это стрясается, кто подвижничает сверх обычной меры, наособицу спасается в пустыньках удалённых… До драк с бесами дело подчас доходило.
