долгих, тягучих – она задрала футболку. Тоже медленно. И перевернула меня на спину. И поцеловала в грудь. И ниже. И еще ниже.
Орна делала мне минет только в мои дни рождения и в годовщины нашей свадьбы. И только если я сам об этом просил. Всякий раз за несколько мгновений до того, как кончить, я должен был обязательно подвинуть ее голову. Чтобы ни в коем разе.
Голову Мор я тоже попытался подвинуть.
– Сейчас кончу, – прошептал я и приподнял одеяло, но она не стала отворачиваться.
И вот, в тридцать девять лет, в поселке, которого даже нет в гугл-картах, когда за жалюзи проникли первые лучи восходящего солнца, я впервые испытал это невероятное наслаждение. Граничащее с болью.
И открыв глаза, сказал: спасибо.
Приподняв одеяло, спросил:
– А ты? Хочешь…
Она передвинулась повыше, так что ее кудри выглянули из-под одеяла, вытянулась рядом со мной во весь рост и сказала:
– Не здесь.
Помолчав, повернулась ко мне, посмотрела в глаза и сказала: «Инта омри»[32]. И протянула палец, чтобы погладить уголки моего рта, растянувшегося в улыбке. Спросила:
– Почему ты так добр ко мне?
И я ответил как есть:
– Потому что ты мне очень нравишься, Мор.
Она вздохнула – в этом вздохе была примесь печали – и положила голову мне на грудь. Несколько минут мы тихо дышали, не говоря ни слова, и я был так благодарен, так умиротворен, что рассказал ей о разговоре, который слышал через стенку, как о забавном анекдоте.
Ее это не слишком позабавило.
– Вставай. – Она резким движением поднялась с матраса и решительно заявила: – Едем.
– Но…
– Она еще, чего доброго, позвонит братьям Ронена.
– Можешь объяснить, почему ты так…
– Все вопросы потом, Омри.
* * *
Машина не заводилась.
Я начал было объяснять Мор, что, с тех пор как развелся, не успел доехать до автосервиса, починить… Но посреди рассказа она вышла из машины, открыла капот. Нагнулась над ним.
И махнула мне: мол, заведи еще раз.
А потом вернулась в машину, села на свое место, пристегнулась и сказала: едем.
– У меня мама работала секретаршей в автосервисе, – ответила она на вопрос, который я так и не задал. – Я проводила у нее все каникулы.
* * *
– А теперь объясни наконец, что происходит, – потребовал я, когда мы снова выехали на асфальтированную дорогу. На приборной доске загорелась сигнальная лампочка: бензина почти не осталось.
– Сначала кофе.
– Какой еще кофе?
– Мне было некогда даже почистить зубы после… после тебя, – сказала она и посмотрела на меня взглядом соучастника в злодеянии. – Кроме того, нужно решить, куда мы едем.
Я вспомнил: когда Орна сказала мне – возмутительным тоном, в котором не чувствовалось ни капли вины: «А чего именно ты ожидал, Омри?» – я разбил ей ноутбук и поехал к маме, и, хотя я явился посреди ночи, она не стала меня ни о чем спрашивать, разложила диван, натянула на него простыню…
Я спросил Мор:
– А твоя семья – отсюда?
– Да, – ответила она горько, – но к ним – не вариант.
– Можно спросить поче…
– Если коротко – они не хотят со мной общаться.
– Почему?
– Долгая история, – сказала она. И, подумав немного, добавила: – Знаешь, как бывает, когда какой-нибудь сотрудник обнаруживает в своей организации растрату – и в конце концов увольняют именно его?
– Да.
– Ну вот, типа такого.
– То есть…
– Забей, у меня сейчас нет сил вспоминать подробности.
Я повернулся к ней вполоборота.
Она поднесла ко рту кулак, прикусила один палец, и вдруг я представил, каким она была ребенком. Вот буквально увидел картинку. Кудрявая такая. С дерзким взглядом. Держит леденец на палочке.
– Если когда-нибудь у тебя появятся на это силы, мне будет очень интересно.
– Спасибо, – ответила она и подарила мне простой и теплый взгляд.
– Тогда как насчет поехать ко мне домой? – предложил я. Не задумываясь.
– Не уверена, что это хорошая мысль, – сказала она. – Твоя дочка не там?
– Она приедет только в выходные. Сейчас она у мамы.
– Вау.
– Но на всякий случай скажу, – предупредил я, – перед ее приездом я, конечно, навожу порядок, чтобы ей было приятно, но сейчас у меня там… то еще quilombo. Я не успел собрать мебель из «Икеи». Точнее, не смог заставить себя это сделать. И мойка полна немытой посуды. Ну, квартира холостяка. Но если это тебя не напрягает…
– Нисколько не напрягает, – ответила она. Но тон ее давал понять, что она все еще в раздумьях.
* * *
– Лучше я подожду в машине, – сказала Мор, когда мы остановились у магазинчика на заправке.
Спрашивать почему я не стал, вместо этого спросил: «Сколько сахара?», и только когда кофе был готов и я уже протягивал деньги кассиру, меня осенило: я же оставил ключи в машине!
Боковым зрением я увидел: она перебрасывает ногу, потом вторую – и пересаживается на водительское сиденье.
Я схватил кофе с прилавка и побежал.
На бегу кофе расплескался и забрызгал футболку, я выругался. Бежал дальше и ругался. И успел-таки открыть дверь и влезть на пассажирское сиденье, пока она не завела машину.
– Это как понимать? – спросил я. Так сдержанно, как только мог.
И подумал про себя: уличная кошка.
Она долго молчала, уставившись на свои кеды.
Ее кофе все еще был у меня в руках. И я оставил его себе. Нарочно.
С трудом подавил желание ударить ее по лицу. И сказать, чтобы выметалась из машины.
Наконец она подняла глаза:
– Извини, Омри. Прости меня. Это было не к месту.
От изумления слова застряли у меня в горле.
Орна за все время ни разу не попросила у меня прощения. «Я не сильна в этом», – заявила она мне, когда мы начали встречаться. И с тех пор извинения в наших отношениях были моей зоной ответственности. И вот оказывается, что может быть иначе.
Я кивнул. Постарался выглядеть как можно строже и не выдать, что это «извини» спустило все мои паруса гнева.
– Ты очень помог мне, – продолжила Мор, – но я правда думаю, что теперь мне лучше одной.
– Тебе так кажется? – Я опустил кофе на подставку и скрестил руки на груди.
– Ты даже не подозреваешь, чем тебе это грозит, Омри.
– А если я этого хочу?
– Зачем тебе…
– С тех пор как я развелся, я выпал из ритма, Мор. Днем я на автопилоте. А ночью я иду в забегаловку рядом с домом смотреть футбол с румынскими работягами. Не могу оставаться дома. Звук телевизора в гостиной, где нет жены и дочки… слишком гулкий.
– Понимаю.
– Ничего
