Радуемся.
Орна ответила далеко не сразу.
Я сказал ей: меня арестовали. И еще: соучастие в убийстве. И еще: в Боливии. И еще: ну естественно, я невиновен. И еще: в конце концов, я как-нибудь выпутаюсь, но пока у меня две просьбы.
На том конце линии воцарилась тишина.
– Ты слушаешь? – спросил я.
– Да, – ответила Орна. – Просто я в шоке.
– Если честно, я тоже, – сказал я.
– Чего ты хотел попросить? – спросила она. В ее голосе я расслышал все: нетерпение, разочарование, непритворное беспокойство, а еще нотку… «как хорошо, что я уже не с этим лузером».
– Придумай какую-нибудь отмазку для Лиори. Расскажи ей, что я болею. Не говори про арест. Давай защитим ее от этого дерьма, пока можно.
– О’кей, – сказала Орна.
– И вторая просьба: позвони своему адвокату. И спроси, может ли он порекомендовать какого-нибудь коллегу по уголовным делам.
* * *
На самом деле когда я отправился на Дорогу Смерти на поиски Мор и ее мужа, то остановился из-за Лиори.
Я нагнал их через день. Взял напрокат самый приличный в Ла-Пасе горный велосипед и крутил педали как проклятый. После развода я находился не в лучшей спортивной форме, так что через несколько часов у меня уже болели мышцы. Но я не останавливался, даже чтобы просто перевести дух. Я поддерживал мотивацию, вызывая в памяти сцены… Странное молчание Ронена по дороге в кафе. Взгляд, который бросила на меня Мор, когда они провожали меня в хостел, – мне казалось, будто она хотела дать мне понять, что ей нужна помощь. Крики, которые сеньора слышала из их номера. Стекло на полу. Что-то с ними обоими не так, думал я, крутя педали еще быстрее, иначе зачем бы она пришла ко мне в номер посреди ночи? И отчего у нее перехватило дыхание, когда я сказал, что путешествие – это исключительное обстоятельство?
Первый раз я увидел их, когда мне оставался до них один вираж.
Он ехал впереди нее в нескольких метрах.
Я не мог решить тогда, что сделаю, когда догоню их. До меня как-то слишком поздно дошло, что, возможно, это не такая уж хорошая идея – присоседиться к паре во время медового месяца через день после того, как я целовался с молодой женой. Поди знай: может, она уже рассказала ему. Поди знай, как он отреагирует.
Так что я решил просто ехать за ними, чтобы убедиться, что с Мор все в порядке. Я находился на таком расстоянии, с которого меня не было видно, но в случае чего я мог бы ускориться и защитить Мор.
Когда стемнело и они остановились на ночлег, я тоже остановился, развернулся, проехал несколько сот метров назад и тоже поставил палатку.
* * *
Ночью, помнится, мне снился Шаар-ха-Гай. Я на заднем сиденье машины, которую ведет кто-то другой – может быть, мой отец. Мы слишком быстро едем по склонам Шаар-ха-Гай, и я прошу, чтобы он был осторожнее на поворотах, а то мы свалимся в пропасть.
Я встал до рассвета, чтобы опередить их, подождал, пока они проснутся. Несмотря на свой сон, я решил ехать дальше. На расстоянии.
На Дороге Смерти действительно есть кресты на обочине – в память о людях, которые здесь погибли за многие годы. Каждый раз, проезжая мимо такого креста, я думал, что, наверное, сошел с ума. То, что я делаю, безрассудно. А с другой стороны, говорил я себе, пятнадцать лет, с тех пор как женился на рассудительной женщине, ты все время руководствовался рассудком. Может, пора уже совершить какой-нибудь безрассудный поступок?
На третий день из-за тумана видимость стала вообще никакая. Я пробовал сократить расстояние, ехать чуть быстрее, но дорога была совсем рыхлая, и на одном из поворотов я потерял равновесие, поскользнулся и упал. Буквально слетел с велосипеда.
Я ухватился за один из этих мемориальных крестов и поднялся, опираясь на него. Не сказать, что я чуть не свалился в пропасть или что мои ноги болтались между небом и землей, но падение было где-то на грани, но вот этот крестик, за который я уцепился, и имя, выцарапанное на нем, – наверное, из-за них мое сердце сильно билось и не могло успокоиться еще долго после того, как я поднял велосипед и поставил его на колеса. Я сердился на себя: ты что творишь, придурок? У тебя дочка. И ты обещал ей, что не будешь делать ничего опасного. Кто для тебя важнее – собственная дочь или девушка, с которой ты один раз поцеловался?
Я сел на велосипед, развернулся и поехал обратно. Не было никакого кордона полиции, о котором я рассказал Мор, чтобы не говорить правду. Я развернулся просто потому, что хотел жить.
Ехал я осторожно. В тумане было почти ничего не видно. И я еле успел заметить парня, который ехал вниз, мне навстречу.
Мы оба затормозили буквально в последний момент, руль уперся в руль.
Он выругался по-итальянски. Stronzo![39] Все мои родные со стороны матери итальянцы, поэтому я ответил ему: Vaffanculo![40]
Он засмеялся, и, вместо того чтобы убить друг друга, мы с Паоло разговорились.
Я сказал ему, что продолжать спуск в таком тумане – это самоубийство.
Он ответил, что ему совсем некстати умирать, потому что очень скоро выйдет его первая книжка.
Я сказал, что мне тоже совсем некстати умирать, потому что у меня есть семилетняя дочка, которая бежит мне навстречу каждый раз, когда я прихожу забирать ее с продленки.
Мы поехали вместе назад в Ла-Пас. Медленно. Заночевали у дороги в его палатке. Я рассказал ему о Мор, о ее загадочном визите ко мне, о поцелуе и о том, что она для меня почему-то важна, хотя мы едва знакомы.
Паоло выслушал меня и сказал: я бы схватил ее мужа, скинул его в пропасть и переспал бы с ней, но лучше меня не слушай, я горячий итальянец. А потом сказал: слушай, а неплохая история. Ничего, если я когда-нибудь напишу об этом?
* * *
– Так, значит, у вас есть алиби? – спросил меня адвокат и погладил свой галстук.
– Теоретически да, – ответил я. – Если нам удастся найти этого Паоло.
– Вы знаете его фамилию?
– Нет.
Адвокат отрешенно скривил губы. Как будто он презирает меня. Как будто то, что я не знаю фамилии этого итальянца, окончательно доказывает, что я ничтожество. Я хотел двинуть ему кулаком, этому козлу. Буквально чувствовал, как во мне копится гнев, вот-вот выплеснется. Но я не мог этого сделать, потому что мне нужна была его помощь. Поэтому я разжал
