пор ты почти не говорила о нем, подумал я. А вслух сказал:
– Конечно.
– Спасибо, – ответила Мор.
– И… это нормально, что ты плакала над его мейлами, – добавил я.
– Они дали мне поплакать полминуты-минуту, а потом потребовали ответа – в какой-то момент один из них саданул кулаком по столу: что я могу сказать об этих его мейлах? О его обвинениях. Тогда я посмотрела им в глаза и сказала, что все это неправда. Я не травила Ронена. Не запирала его в номере. Это он меня запер. И я не изменяла ему в отпуске.
Но ты же целовалась со мной в хостеле, хотел сказать я. Но я не желал становиться похожим на братьев Ронена, поэтому просто спросил, оставили ли они ее в покое в конце концов.
– Ну типа того, – ответила Мор. – Однако они подали запрос властям Боливии, чтобы получить разрешение прислать собственного специалиста, который перепроверил бы результаты вскрытия.
– Откуда ты знаешь?
– Слушай, а что это за диск? Почему на обложке твоя фотография?
– Это диск «Camouflage» – группы, в которой я играл. Но…
– Вау! У тебя есть группа?
– Была.
– Ну-ка поставь. Мне нужно… немного успокоиться.
Салон заполнили звуки вступления к первой композиции, а Мор откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Началась партия ударных, и я подумал: слышно, что это записано до расставания с Орной. Сейчас я не в состоянии так сыграть.
Я посмотрел на Мор. Ее губы приоткрылись, пока она слушала. Словно она глотает звуки, пробует их на вкус.
Орна никогда не отдавалась так музыке, подумал я. Когда я давал ей послушать что-нибудь новенькое из своего, она всегда делала в это же время миллион вещей. Листала журнал. Варила киноа. Просматривала сообщения в телефоне.
В какой-то момент, когда музыка стала громче, Мор принялась играть на воображаемых клавишах, держа руки чуть выше колен. И ее пальцы двигались точно в такт, просто идеально.
Когда композиция закончилась, она открыла глаза и сказала:
– Вау, Омри, это ты играешь на перкуссии? У тебя настоящий талант.
* * *
Сейчас, когда я это пишу, то не могу понять: как это я не задал больше никаких вопросов о вскрытии? Почему ее так беспокоит, что братья Ронена хотят получить второе мнение, если в результате может выясниться только одно – что Ронен покончил с собой?
И как это я не задумался: если братья Ронена подозревают, что она изменила ему во время медового месяца, почему она решила убежать именно со мной? Разве у нее нет больше никого в мире? А все эти подружки, которые сидели с ней во время шивы? А ее родные? В чем таком она их уличила, что они ее выгнали?
Возможно, дело в том, что мы не задаем вопросов, ответы на которые боимся получить. А может, все еще проще: я не следователь, и у меня нет инстинктов следователя. Я просто мужчина, попавший в сети женщины, которая умудрилась нажать на все его секретные кнопки. Так это устроено: когда человеку нажимают на нужные кнопки, он может сойти с ума, свалиться в пропасть, стать соучастником преступления.
* * *
Мы послушали еще несколько композиций с диска «Camouflage». Иногда Мор говорила: как красиво! Или: вау! В основном она восхищалась после соло на ударных.
Когда закончилась последняя мелодия, она открыла глаза и сказала:
– У меня только один вопрос.
Я подумал, что она хочет спросить, почему все треки на диске такие длинные.
– Как твоя жена согласилась на развод? – спросила она и улыбнулась.
Я засмеялся.
– Нет, серьезно, – сказала она с улыбкой. – Ты талантливый. И красивый. В постели – просто класс. Что ей было не так?
Я оставил одну руку на руле, а другую протянул, чтобы погладить ее по щеке.
Пробка на Прибрежном шоссе двигалась медленно. Стоял такой густой туман, что машина передо мной была едва видна. Только справа иногда мелькала желтая линия на ограждении.
– Скажи, а как ты вообще стал барабанщиком? – спросила Мор.
– В детстве я расставлял сковородки и кастрюли в кухне на полу и барабанил по ним ложками.
– Могу себе представить, – сказала она. – В смысле, я легко могу представить тебя ребенком.
– И я тебя, – ответил я. И снова представил себе эту картинку. Кудряшки. Дерзкий взгляд. Леденец на палочке.
– Короче говоря, – продолжил я, – когда папа пропал, мама купила мне ударную установку, поставила у меня в комнате и сказала: уж если ты чем-нибудь занимаешься, делай это как следует.
– В каком смысле «пропал»? – спросила Мор, и я подумал: с Орной я только через три месяца почувствовал достаточную близость, чтобы рассказать о папе, а с Мор – вот…
– Он исчез, – сказал я. – Испарился. Сделал кат-энд-пэйст[35] из нашей жизни в жизнь других людей. Оставил пару кожаных сапог, иногда я подходил к ним и нюхал, чтобы… быть уверенным, что он правда существовал.
– И все?
– Почти. Еще он оставил долги. Кредиторы стучались в дверь и говорили: мы папины друзья, но мама велела мне не открывать им.
– Вау, теперь понятно.
– Что – понятно?
– Многое, – сказала она. – Многое. – И вместо того, чтобы перечислять, стала гладить мне затылок. Как раз там, где это оказывает на меня утешающее действие. Как будто кто-то шепнул ей, где у меня эта точка.
Диск «Camouflage» заиграл с начала. Теперь, когда Мор назвала меня талантливым, я и сам стал казаться себе… ну, не без таланта. И в первый раз с тех пор, как группа распалась, мне захотелось собрать ее снова. Или создать новую группу. А не только аккомпанировать другим. Почему бы и нет, в самом деле? Кто сможет мне помешать? Я ж талантливый. И в постели просто класс.
Я снова протянул руку к ее щеке, и теперь она повернула голову и положила ее на мою ладонь.
– Вот бы ехать так целую вечность, – пропела она на мотив песни Сиван Шавит[36], перегнулась через ручной тормоз, крепко поцеловала меня в шею и спросила с интонацией школьницы в поездке: – А мы скоро доедем?
– «Вэйз»[37] говорит, через пятнадцать минут, – сказал я. И представил: когда мы зайдем в квартиру, я прижму ее к стене, схвачу одной рукой обе ее руки, а другой сорву с нее джинсы – и займусь с ней оральным сексом, очень нежно.
Чего я совсем не мог представить, так это что через пятнадцать минут ей заломит руки кто-то другой. И мне тоже.
* * *
В ту ночь, когда я обнаружил переписку Орны и ее любовника, я взял ее ноутбук, поднял
