должностью с усердием, умом и энергией. Этот выдающийся администратор считал, что прокормить армию и обеспечить ее коммуникации зимой в Москве будет легче, чем довести ее целой и невредимой до Смоленска по новой, а значит незнакомой дороге, либо по известной, а значит разоренной.
Наполеон называл его совет советом льва, и действительно, чтобы ему последовать, нужна была редкостная отвага. Главная трудность состояла не в том, чтобы прокормить людей, как мы уже говорили, поскольку имелись запасы зерна, риса, овощей, спиртного и солонины. Можно было даже раздобыть свежего мяса, если только собрать скот до начала холодов и раздобыть фураж для его прокорма в течение нескольких месяцев. Главная трудность состояла в том, чтобы обеспечить существование лошадей, которые издыхали от истощения и которых было совершенно нечем кормить уже теперь, в не самое неблагополучное время года. Конечно, можно было раздвинуть расположения еще дальше, доведя их до окружности в 12–15 лье, но это не означало больших шансов найти необходимый фураж. Кроме того, как удалось бы по наступлении зимы поддерживать, имея изнуренную кавалерию, столь отдаленные расположения против бесчисленного множества казаков, уже прибывших или готовых прибыть с юга? Даже при преодолении этих трудностей оставалась еще одна, не менее серьезная, – трудность поддержания коммуникаций между всеми постами на дороге из Смоленска в Москву, обеспечения не только их связи между собой, но и отдельное сохранение каждого из них, ибо если не превратить их в крепости, то как уберечь от нападения какого-нибудь корпуса в 12–15 тысяч человек, если он поставит себе задачу захватить их по очереди? Посты нужны были в Дорогобуже, Вязьме, Гжати, Можайске и т. д., не считая многих менее важных, но необходимых; и было очевидно, что только для вооружения этих постов, снабжения их запасом продовольствия и не только постоянным гарнизоном, но и мобильными силами, способными оказывать взаимопомощь, потребуется целая армия.
И что станется с Парижем, что будет делать Европа, если однажды, несмотря на все эти хлопоты по поддержанию коммуникаций, они не получат известий от Наполеона и будут отрезаны от него, как были отрезаны от Массена во время Португальской кампании? Наконец, даже при самом благополучном преодолении всех этих многочисленных трудностей, что мы выиграли бы с приходом весны от пребывания в Москве? Москва находилась в 180 лье от Санкт-Петербурга, 180 лье отвратительной дороги, не считая 100 лье перехода из Смоленска в Москву, что составляло уже 280 лье для подкреплений, которым надлежало присоединиться к Великой армии для похода на Санкт-Петербург, тогда как Витебск, к примеру, был удален от него только на 150 лье. Очевидно, что отправляться на вторую столицу России лучше было из Витебска, чем из Москвы; это был даже единственно приемлемый отправной пункт. Таким образом, зимовка в Москве вызывала самые серьезные возражения. Тем не менее отвращение Наполеона к попятному движению было столь велико, что он не исключал зимовки.
Пребывая в таком жестоком замешательстве, Наполеон по-прежнему отдавал предпочтение красивому маневру, который приблизил бы его к Польше посредством движения по диагонали на север, поместил позади Виктора в Великих Луках, и тем самым отступление стало бы выглядеть не как отступление, а как поддержка движения на Санкт-Петербург. К сожалению, каждый новый день приближал зиму и делал северное направление всё более неблагоприятным для армии, и вдобавок известия, поступавшие с юга, вынуждали перенести предстоявшие операции именно в этом направлении. Адмирал Чичагов, вернувшийся из Турции после подписания мира, пересекал Подолию и Волынь и, ободренный нейтралитетом Галиции, тайно обговоренным с Австрией, дошел до берега Стыри и усилил Тормасова. Вынужденный оставить несколько тысяч человек в тылах, Чичагов привел с собой только 30 тысяч, что довело численность объединившихся армий до 60 тысяч человек. Он взял на себя верховное командование и заставил Шварценберга и Ренье, насчитывавших вместе только 36 тысяч человек, отступить на Буг, а затем за Пинские болота, дабы прикрыть Великое герцогство. Тревога снова вернулась в Варшаву: вместо созидательного энтузиазма здесь царило всеобщее уныние, говорили, что Наполеон их бросил, жаловались, что он не присоединил Литву к Польше, и жалобами извиняли свое бездействие и не отправляли Понятовскому ни рекрутов, ни снаряжение.
Думать о движении на север в подобном положении не имело смысла, ибо таковое движение давало слишком большой простор предприятиям Чичагова. Движение к Калуге больше подходило к нынешнему направлению неприятельских сил и к настроениям солдат, которых ободряла перспектива приближения к теплу и изобилию южных провинций.
По всем этим причинам Наполеон задумал смешанный маневр, состоявший в том, чтобы передвинуться к Тарутинскому лагерю и изгнать из него Кутузова; оттеснить его вправо или влево и передвинуться на Калугу; подвести к ней через Ельню маршала Виктора или хотя бы какую-нибудь сильную дивизию, приготовленную в Смоленске; перезимовать в Калуге, в плодородном краю и в мягком климате, в сообщении со Смоленском через правый фланг и с Москвой через тылы. Наполеон думал сохранить Кремль, оставить в нем Мортье с 4 тысячами человек из Молодой гвардии и 4 тысячами спешенных кавалеристов, организованных в пехотные батальоны, оставить там наиболее тяжелое снаряжение, раненых, больных, отставших, придать тем самым закаленному маршалу 10 тысяч человек гарнизона и запас продовольствия на полгода. Расположившись в Калуге и имея возможность соединиться и с Мортье, находившимся в пяти днях пути, и с Виктором, стоявшим также в пяти днях пути в Ельне, он был бы подобен пауку в центре паутины, готовому ринуться туда, где обнаружится малейшее движение. Таким образом, Наполеону ничего не пришлось бы оставлять; напротив, он захватил бы новые провинции, заняв позицию в самом прекрасном крае и в самом центре России.
Новый замысел, конечно, был не таким, какой бы он предпочел, но по крайней мере наиболее уместным в настоящую минуту. Поскольку 13 октября случились легкие заморозки, не испортив при этом ясной погоды, все почувствовали, что настало время решаться. Наполеон собрал маршалов, чтобы услышать их мнения: хотя обычно он мало интересовался мнением других, однако в создавшемся положении вместе с нараставшей опасностью каждый обретал некоторое право быть выслушанным. Принц Евгений, начальник Главного штаба Бертье, государственный канцлер Дарю, маршалы Мортье, Даву и Ней присутствовали на собрании. Недоставало только Мюрата и Бессьера, находившихся у Тарутинского лагеря. Первый вопрос касался положения каждого из корпусов, второй – решения, которое надлежало принять. Численность действующего состава корпусов оставляла желать лучшего, ибо корпус Даву сократился с 72 до 30 тысяч, а корпус Нея – с 39 до 11 тысяч. У князя Понятовского осталось 5 тысяч человек, у вестфальцев – 2 тысячи, и только гвардия, до сих пор не
