и совести Великобритании. Британский посол, восхищенный подобным предложением, обещал, что отдаваемое на хранение будет надежно сохранено и что российский флот будет встречен в портах Англии с самым сердечным гостеприимством. Александр приказал флоту подготовиться к отплытию, погрузить все самые большие свои ценности и направить его к Большому Бельту, чтобы вывести из Балтийского моря по первому сигналу, под эскортом и защитой британского флага. Множество других предметов, принадлежавших короне, особенно государственные бумаги, были направлены в Архангельск.
К мерам предосторожности, принятым на случай новых несчастий, Александр добавил и другие, более уместные, вероятные последствия которых могли от поражения привести к победе. Он только что достиг соглашения со Швецией об отправке в Лифляндию армейского корпуса генерала Штейнгеля, который до сих пор удерживался в Финляндии. Было договорено, что наибольшая часть этого корпуса, перевезенная морем из Гельсингфорса в Ревель, двинется сушей к Риге на соединение с Витгенштейном, и это доведет силы последнего до 60 тысяч человек.
Александр принял окончательные решения относительно Дунайской армии Чичагова, отказавшись от предложенных ему соблазнительных, но в настоящее время пагубных планов, и категорически приказал адмиралу выдвигаться на Волынь, взять под свое командование войска Тормасова и двигаться вверх по течению Днепра, участвуя в концентрическом движении русских армий в тылах Наполеона. Идеи о воздействии на фланги и тылы французской армии, преждевременные в июле, когда Наполеон был в Вильне, преждевременные и тогда, когда он был между Витебском и Смоленском и мог расстроить все посягательства на его фланги, могли иметь большие последствия в октябре, когда Наполеон находился в Москве. Это был и в самом деле верный случай передвинуться на его линию коммуникаций, ибо он был далеко от своего отправного пункта, а оставленные им в тылу войска нигде не получили решающего перевеса. Если бы Витгенштейн, получив серьезные подкрепления, потеснил Сен-Сира с Двины и выдвинулся между Витебском и Смоленском в тот самый проход, через который Наполеон выдвинулся на Москву, а Чичагов, оставив корпус для сдерживания Шварценберга, выдвинулся с 40 тысячами человек в верховья Двины и Березины и подал руку Витгенштейну, они объединились бы в верховьях Березины и встретили там во главе 100 тысяч солдат возвращавшегося из Москвы Наполеона, измученного долгим маршем, загнанного Кутузовым и попадавшего меж двух огней.
Придя к таким воззрениям в результате бесед с генералом Фулем и побуждаемый своим пьемонтским адъютантом Мишо не отступать от них, император Александр поручил Чернышеву отправляться к Кутузову и добиться его согласия, затем ехать с тем же к Чичагову, и наконец, добраться до Витгенштейна, а потом непрестанно перемещаться меж ними, пока не удастся их объединить и заставить действовать сообща ради единой цели. При таких намерениях Александра мирные предложения Наполеона никак не могли найти у него благосклонного приема и он принял решение их не слушать. Тем не менее они доставили ему горячее удовлетворение, ибо Александр нашел в них новое свидетельство затруднений, которые начинали испытывать французы в Москве, затруднений, которые предвещали ему не только спасение, но и триумф России. Однако важно было удерживать Наполеона в Москве как можно дольше, ибо, покинув ее слишком рано, он мог вернуться из нее целым и невредимым. По этой причине Александр решил заставить Наполеона дожидаться ответа, не давая заподозрить, каков он будет.
Во исполнение вышеизложенных решений Чернышев отправился в лагерь Кутузова и сообщил ему о принятом плане хранить молчание, тянуть время, дожидаться наступления зимы и тем временем подготавливать объединение крупных сил в тылах французской армии. Об этом не было и нужды говорить генералу, который лучше всех в России понимал такую систему войны и был способен довести ее до победы. Поэтому он без обсуждений принял план, который не только подтверждал его мысли, но и оправдывал всё его поведение.
Будучи предметом столь грозных расчетов, Наполеон тратил время в Москве в описанных нами занятиях и в ожидании ответов, которые никак не приходили. Поняв, что должен принять решение в ближайшее время, он начал готовиться к нему гораздо раньше, чем мог получить ответ на послание, доставленное Кутузову 5 октября. Погода стояла великолепная, необыкновенной мягкости и ясности. Отдых и обильная пища восстановили силы пехоты; солдаты излучали здоровье и уверенность. Помимо итальянской дивизии Пино, корпуса Евгения и дивизии Делаборда прибыло некоторое количество раненых в сражении 7 сентября, уже оправившихся от ранений, и несколько маршевых батальонов и эскадронов. В результате армия вернулась к численности в 100 тысяч человек и имела 600 орудий, снабженных полным боеприпасом.
Всё в армии находилось в прекрасном состоянии, кроме транспортных средств. В то время как люди были полны здоровья, лошади, лишенные фуража, исхудали, ослабли, и их состояние внушало самые серьезные опасения. Кавалерия, собранная почти целиком под началом Мюрата перед Тарутинским лагерем, представляла самое печальное зрелище. Мюрат, расположившись на равнине за речкой Чернишней, неприкрытый на флангах и не защищенный устным перемирием, которое и не думали соблюдать казаки, был вынужден держать кавалерию в постоянном движении, что вместе с плохой пищей и гнилой соломой, покрывавшей хижины, губило здоровье людей.
С 12 октября, проведя в Москве двадцать семь дней, Наполеон остро чувствовал, что надо принимать решение и что он должен, если останется в Москве, удалить русских от своих расположений, а если оставит Москву, предпринять отступление до начала холодов. Вследствие чего он уже приказал вывезти всех годных к перевозке раненых, отправил так называемые трофеи, то есть различные предметы, вывезенные из Кремля, запретил отсылать что-либо в Москву из Смоленска и предписал, чтобы в Смоленске были готовы выйти на соединение с ним в направлении, которое он укажет. Но одна мысль, одна-единственная, удерживала Наполеона, будто помимо воли, и останавливала его всякий раз, когда он собирался принять решение. То не была, как считали впоследствии, надежда на мир, то была боязнь потерять престиж победы, начав у всех на глазах попятное движение. Сколько отступничеств, сколько мятежных мыслей могло породить вынужденное отступление до сих пор непобедимого Наполеона! Помимо гордости (а гордость, несомненно, занимала свое место среди чувств, которые он испытывал) существовала огромная опасность первого шага назад. Такой шаг действительно мог стать началом падения.
Озабоченный этой опасностью, Наполеон по-прежнему думал либо остаться на зиму в Москве, либо осуществить движение, которое выглядело бы как маневр, а не как отступление, и при этом приблизило его к армейским складам. Зимовка в Москве была решением чрезвычайно смелым, но такое решение имело своих сторонников. И один из них заслуживал величайшего уважения: то был Дарю, сопровождавший Наполеона в качестве государственного канцлера, занимавший также должность генерал-квартирмейстера Великой армии и справлявшийся с этой
