– Конечно, пропащий. Чего я достиг? Вы говорите, чтобы я получше пригляделся к реальной жизни. А вы? Приглядитесь хорошенько сами и скажите, к чему привели все наши усилия.
– Это еще неизвестно. То, что газеты растерзали вас в клочья, вовсе не доказывает, что вы ничего не добились. Тактика ваших сторонников иногда не менее неуловима, чем тактика врагов.
– Много это поможет! Все равно Эссекса не остановить.
– Дело не только в этом.
– А в чем же еще?
– Если б вы смотрели на вещи здраво, вам открылось бы все значение того, что вы делаете, но сейчас вы злитесь и киснете и уже не способны ничего понимать. Еще ничего не кончено. Никто не может знать, пошатнулось положение Эссекса или нет. Сегодня еще только все начнется.
– Завтра Эссекс выступает в Совете безопасности.
– Хватит, не желаю больше с вами разговаривать! Пойдите выпейте побольше кофе, может быть, это прочистит вам мозги. Если вы намерены предаваться отчаянию и заживо хоронить себя, то можете это делать без меня. Я и знать вас не хочу. – Она ушла, а Мак-Грегор, злой и удрученный, сидел в одиночестве, пока не пришел Том Кромвелл.
Это был человек невысокого роста, с быстрой, стремительной походкой – ноги его очень решительно ступали по коврам Асквитов. Кэтрин рассказывала Мак-Грегору, что его настоящая фамилия Циммерман и что все смеялись над ней, так же как и над его политическими убеждениями; тогда он принял фамилию Кромвелл и сказал: «Пусть-ка теперь попробуют смеяться!» Кромвелл вошел с пачкой бумаг, крепко зажатой в левой руке, а правую протянул сначала Джейн, потом Мак-Грегору. Он явно считал всякие церемонии излишней роскошью и, усевшись на первый попавшийся стул, заговорил с ними, как старый близкий знакомый. Макушка у него была лысая, но над ушами и на затылке сохранилась бахрома темных волос. По всему было видно, что Кромвелл человек чрезвычайно занятой, и так как он отказался от коктейля, то Джейн позвала всех завтракать. Том сунул бумаги в карман пиджака и, сев за стол, начал объяснять положение Мак-Грегору, но тот слушал его только краем уха, так как был слишком погружен в свои мысли. Мак-Грегор вообще находился в состоянии, близком к летаргии, и слова Кромвелла мало интересовали его.
– Никто точно не знает, как обернется дело, – говорил Кромвелл. – Судя по вчерашнему настроению в палате, я думаю, что большинство за Эссекса, но это еще ничего не значит. Все будет зависеть от постановления правительства или Ведомства государственной службы, а каково оно будет, этого никто наперед знать не может, даже я. Я уверен, что правительство не изменит своей внешнеполитической линии в данном вопросе, но, может быть, ввиду ваших разоблачений ему придется пойти на уступки и пожертвовать Эссексом.
– Разве еще не поздно? – спросил Мак-Грегор, избегая гневного взгляда Кэтрин.
– Может быть, и поздно. Но правительство знает, что мы внесем запрос об Эссексе, и ему придется считаться с обстановкой, сложившейся сегодня утром; поэтому очень трудно сказать, поздно или не поздно. Эссекс сейчас неудобен правительству, а среди лейбористов и так много недовольных тем, что лейбористское правительство оставило столько консерваторов на дипломатических постах. Пример Эссекса показателен, и это сыграет кое-какую роль. Однако он всегда был лоялен, и, может быть, ему все-таки дадут выступить в Совете безопасности. За последние десять лет он сумел завоевать всеобщее уважение, и никакой скандал не может окончательно подорвать его репутацию. Кроме того, он так хорошо держится, что люди, от которых зависит решение, могут поддаться чувству личной симпатии. С другой стороны, трудно поставить под сомнение вашу беспристрастность, Мак-Грегор, так как вы всегда стояли в стороне от политической борьбы. Вчера вы не сумели как следует использовать прессу: ваше заявление было плохо изложено и осталось почти непонятым. Теперь уже поздно предъявлять палате все факты, очень жаль, что вы так долго мешкали. Что касается дипломатической стороны вопроса, то, конечно, Форейн оффис придется хорошенько продумать, какую пользу могут извлечь из вашего заявления русские. Через Совет безопасности ваши доклады уже попали к ним в руки, и это большой удар для Эссекса. Вся беда в том, Мак-Грегор, что вы, безусловно, не имели права разглашать подробности секретной миссии. Нет никакого сомнения, что вас можно подвести под закон о государственных служащих и даже под закон о государственной тайне. Я думаю, что какое-нибудь обвинение вам будет предъявлено, разве только вам помогут неизвестные нам силы. Но это мало вероятно, потому что я знаю всех, кто в высших сферах может взять вашу сторону. Так что особенно радужных надежд не питайте. Мы, горсточка левых лейбористов в парламенте, поддерживаем вас потому, что этот случай для нас лишний пример все растущей несостоятельности нашей внешней политики. Вы нас расшевелили, Мак-Грегор. В палате вообще многие восхищаются вашим поступком, и мы решили действовать, потому что знаем, что есть и другие люди, которые, так же как и вы, готовы занять определенную политическую позицию, не опасаясь последствий. Я очень рад, что вы оказались спокойным и серьезным человеком. Таким я и надеялся вас видеть и должен сказать, что вы оправдали мои надежды. Мы будем драться за вас до конца, Мак-Грегор, на это можете положиться.
Том Кромвелл проглотил завтрак Асквита с той же быстротой, с какой выпалил Мак-Грегору все эти соображения.
Встав из-за стола, он, не теряя времени, обратился к Мак-Грегору за сведениями, которые были ему нужны.
Кромвелл сел рядом с ним в оконной нише, держа бумаги в одной руке и крепко зажав авторучку в другой. Его вопросы больше походили на вопросы репортера, чем общественного деятеля, и он очень точно знал, что ему нужно от Мак-Грегора. Но у самого Мак-Грегора на лице было написано полное равнодушие, и Кэтрин в эту минуту явно ненавидела его.
– Сколько вам лет, Мак-Грегор?
– Тридцать.
– Родились в Иране? Прожили там почти всю жизнь? Говорите на местных языках? Знаете географию страны и ее население?
– Да.
– По-азербайджански понимаете?
– Немного.
– Достаточно, чтобы разговаривать на этом языке?
– Да.
– С русскими не были ни в каких отношениях? Я имею в виду – в Иране или хотя бы здесь, в Англии. Не состояли, например, в Обществе англо-советской дружбы?
– Нет.
– А как насчет политических убеждений? Вы состоите в какой-нибудь партии, английской или иранской? Может быть, состояли раньше?
– Нет.
– За кого вы голосовали на последних выборах?
– За лейбористов.
– Почему?
– Право, не знаю. – Мак-Грегору не хотелось пускаться в объяснения. – Очевидно, мне казалось, что это разумнее всего.
– Вы не просили, чтобы вас направили с Эссексом в Москву?
– Нет. Я хотел уйти из департамента по делам Индии и вернуться к своей работе. Меня задержали на основании закона о чрезвычайном положении.
– А в департамент по делам Индии вы попали по своему желанию?
– Нет.
– О вашей службе в армии во время войны я вас не спрашиваю, у меня имеется ваш послужной список. Это очень важно, Мак-Грегор, и говорит в вашу пользу. Где вы выучились русскому языку?
– В Иране одно время у нас были соседями русские.
– Вы виделись с ними, когда ездили в Азербайджан?
– Нет. Они еще до войны уехали в Россию. Они были родом из Армении.
– Русские когда-нибудь обращались к вам за информацией или помощью?
– Нет.
– Может быть, вы еще что-нибудь хотели бы мне сообщить?
– Да нет, кажется все, – сказал Мак-Грегор.
– У меня нет времени расспрашивать, а сами вы, повидимому, не расположены мне помочь. Я только хотел знать, что нужно будет ответить на самые каверзные вопросы, в случае если нам придется опровергать клевету по вашему адресу в палате. Сегодня вечером консерваторы будут смешивать вас с грязью, они все разъярены не меньше Эссекса. Во время запросов или во время дебатов, так или иначе, но уже сегодня либо вы, либо Эссекс будете повергнуты во прах. До свидания, Мак-Грегор. Увидимся в перерыве между заседаниями. Особенных надежд не питайте. Эссекс, в сущности, делает все, что хочет, и я не вижу, какие у вас могут быть шансы одолеть его. До свидания.
Том Кромвелл откланялся, и Кэтрин, не удостоив Мак-Грегора взглядом, вышла вместе с ним.
Мак-Грегор собрался с силами и приступил к трудному делу: надо было написать матери и объяснить ей последний поворот событий. Короткие разговоры по телефону не удовлетворяли ни его, ни ее; она не вполне понимала, что он делает, а он не мог объяснить ей это. Все равно она была на его стороне, против всех, и хотела приехать в Лондон, чтобы поддержать в нем бодрость. Мак-Грегор просил ее не приезжать. И так уж все было достаточно сложно; поэтому он заверил ее, что приедет в Шипборн, как только сможет вырваться. А пока что пусть она сидит дома и не ездит в Тонбридж звонить ему. У нее дома не было телефона, а звонить из местного почтового отделения она не хотела и поэтому отправлялась за шесть миль, в Тонбридж, и говорила с ним оттуда, из телефонной будки. Он сказал ей, чтобы она этого не делала, и обещал писать каждый день. Теперь он сел писать письмо, но не успел начать, как позвонил профессор Уайт.
