– Пьет? – осведомилась она. – Или сквернословит?
Марта знала, что Доггет не так крепок духом, как она сама, но человек он был неплохой, и она напомнила Гидеону:
– Племянник мой Гидеон, мы должны быть сострадательны и милостивы к нашему меньшому брату. Все будет хорошо.
Она сказала себе, что ее долг не только любить Доггета, но и помогать ему. В первую совместную ночь он обнял ее рукой, что показалось ей подобающим случаю, однако в следующую, когда он начал неуверенно лапать ее, она ласково упрекнула: «Сие свершается для порождения детей, сегодня же Бог затворил нам эту цель». И рада была увидеть, что Доггет смиренно повиновался.
Впрочем, ей приходилось признать свое удовольствие от присутствия миссис Уилер, которой можно было передоверить его на пару часов. Какая разумная и добрая женщина эта вдова Уилер! Марта не вполне одобряла ее бесконечную тяжбу с сэром Джулиусом Дукетом – не нужно так много думать о деньгах. Да, она сочла своим долгом это сказать, однако не сомневалась в виновности сэра Джулиуса, которого следовало призвать к ответу. Поэтому Марта редко корила вдову и вместо этого говаривала Доггету: «Почему бы тебе не проведать миссис Уилер?»
Прислушайся Джейн к совету Мередита, она бы давно уже бросила это дело.
– То, что Барникель был пиратом и мавром, рано или поздно всплывет, – предостерег он. – Тогда ты лишишься доброго имени, а слову сэра Джулиуса против пирата поверят даже круглоголовые.
Но Джейн знала, что Джулиус лжет; ее деловая жилка не позволяла ей остаться в дураках.
– Это не важно, – возразила она Мередиту. – Мне нужны мои деньги.
Но Джейн никак не могла найти выход. Она без колебаний осаждала сэра Джулиуса при каждой встрече на улице, во всеуслышание вопрошая: «Куда вы дели мои деньги?» Ее адвокаты продолжали писать ему письма, но толку было мало, и он вежливо игнорировал ее. Затем, в декабре, при виде жены баронета, которая покупала на рынке мясо, Джейн вдруг придумала новый, оригинальный способ ему насолить. Это была рискованная затея, но игра стоила свеч. Кроме того, понадобится помощь, но Джейн знала, к кому обратиться. Она отправилась к Марте.
Джейн не уставала удивляться тому, что ревностная пуританка не догадывалась о ее связи с Доггетом. Впрочем, подумала она с улыбкой, в их возрасте не приходилось говорить о недозволенной страсти. Конечно, в строгом смысле эта связь была предательством их дружбы, но Джейн все равно не видела за собой большой вины, так как супруги прожили годы на расстоянии трех тысяч миль друг от друга. С ее точки зрения, это был попросту дружеский поступок по отношению к одинокому мужчине. А после возвращения Марты? Что ж, она полагала, что делу конец, но Доггет, проведя с Мартой несколько дней, уныло сообщил: «Она говорит, что слишком стара для этого. Господь не одобрит». И Джейн со смешком поцеловала его. «Как же нам быть?» – улыбнулась она.
Иногда она даже предполагала, что Марта все знает и предпочитает игнорировать. Та явно не испытывала никакого влечения к мужу и, думала Джейн, была рада-радешенька сбыть его с рук. Но после, поразмыслив над серьезностью Марты, он решила, что нет, не знает, однако настолько нелюбопытна, что вряд ли проведает. И связь продолжилась. Джейн видела, что Доггет безнадежно стареет. «Я согреваю его, – осознала она, – и вдыхаю в него жизнь». А для себя – к чему скрывать, для себя она делала то же самое.
Они встречались по воскресеньям, днем. Марта со всем семейством уходила к обедне в церковь Святого Лаврентия Силверсливза, а то и дальше, в поле, послушать проповедь. Но Марта как будто не огорчалась, если Доггет оставался дома; он же шел к Джейн Уилер и проводил у нее час или два. И даже случись ему обронить, что заходил к ней, Марта не видела в этом никакого греха.
Поэтому, когда Джейн изложила подруге свой план, та отнеслась с пониманием.
– Вы правы, – согласилась она. – С этим надо что-то делать. Я поговорю с Гидеоном.
25 декабря 1652 года от Рождества Господа нашего сэр Джулиус Дукет уселся в своей просторной гостиной за стол, где собралось все семейство. Они обменялись заговорщицкими улыбками, ибо готовились совершить преступление.
Однако сперва, по заведенному обычаю перед трапезой, сэр Джулиус благоговейно извлек небольшую книжицу. Ни одна важная годовщина не проходила без того, чтобы он не читал из нее, негромко напоминая родным об их долге, – так было и нынче.
Сей вдохновляющий томик имел греческое заглавие «Eikon Basilike», что означало «Царственный образ». Простой и проникновенный текст представлял собой якобы молитвы и размышления короля-мученика; за три года со времени казни Карла I он выдержал уже тридцать изданий. Круглоголовые негодовали и пытались подвергнуть его цензуре. Потом привлекли великого пуританского поэта Джона Мильтона к написанию против него памфлета. Но тщетно. Опасность была в том, что даже те, кто поддержал парламент, но сомневался в новом военном режиме Кромвеля, могли прочесть королевскую книгу и, не найдя в ней ничего, кроме добродушия и смиренной набожности, усомниться и в справедливости его казни.
Для Дукетов, понятно, такого вопроса вовсе не существовало. Книга была подобна маленькой Библии, король считался великомучеником, и сэр Джулиус, когда прочел несколько страниц, бережно отложил ее и напомнил собравшимся:
– Карл Первый – наш истинный король; коль скоро он умер, ему наследует его брат Яков. Помните, что мы дали слово.
И после этого все с радостью принялись за рождественский обед.
Они не слышали солдат, которые подошли к дому и вступили во двор. Их застали врасплох, когда дверь с грохотом распахнулась. Чеканя шаг, в гостиную вошел Гидеон в сопровождении четырех воинов. Незваные гости окружили стол.
– Сэр Джулиус! – объявил Гидеон. – За это вам предстоит держать ответ перед магистратами.
Преступление баронета заключалось не в чтении книжицы, которую он вовремя успел сунуть в карман, и даже не в высказываниях о короле – преступлением сэра Джулиуса Дукета и его семьи являлся сам по себе рождественский обед.
Дело было в очередном нововведении круглоголовых. «Великие церковные праздники, – заявили они, – суть время для вдумчивых молитв, а не языческих празднеств». Англичанам надлежало приблизиться к Богу. Любой, застигнутый за рождественской трапезой в 1652 году от рождения Господа нашего, рисковал угодить под суд.
– Вы осквернили священный праздник, – с отвращением изрек Гидеон и приказал солдатам: – Обыскать дом!
– Обыскать дом? – вскинулся Джулиус. – На какой предмет?
– На предмет суеверных изображений. Улик, изобличающих в папизме, – невозмутимо ответил Гидеон.
Джулиусу было нечем крыть. В течение получаса круглоголовые бродили по комнатам, совались в сундуки и шкафы, переворачивали матрасы; они обыскали даже погреб, но ничего не нашли. Джулиус не боялся. За рождественский обед даже заведомому «зловредному» полагался лишь умеренный штраф. Но он, взбешенный вторжением, ходил за ними по пятам, а Гидеону презрительно бросил:
– Это чтобы вы ничего не украли.
Будучи наверху, он посмотрел в окно и заметил двух женщин. У ворот стояли Марта и Джейн, томившиеся ожиданием. Марту он еще мог понять. Но Джейн? Ей-то какое дело? Но тут он сообразил, повернулся к Гидеону и воскликнул:
– Так вы не за папистскими образками! Вы ищете деньги вдовы Уилер!
И тот зарделся – всего на миг.
Идея пришла в голову Джейн при виде жены сэра Джулиуса, купившей добрый шмат говядины. Она поняла, что затевался рождественский обед. Вот отличный повод! Все остальное устроила Марта.
К моменту, когда Гидеон закончил, Джейн упорхнула, а потому Джулиус, сопроводивший отряд к воротам и белый от злости, застал только Марту. И тогда, доведенный до крайности их поступком, он позволил себе жестокость, которой в обычном состоянии не допустил бы. Его прорвало:
– Диву даюсь, до чего же вы замечательный друг, госпожа Марта! На все готовы для приятельницы: и сокровища поискать, и муженька уступить!
Сказав так, он резко поворотился и зашагал к дому.
Марта проводила его удивленным взглядом. Потом нахмурилась. Затем посмотрела на Гидеона и обнаружила, что тот побледнел как смерть.
В пуританском Лондоне времен Английской республики было много зрелищ, способных приободрить и даже воодушевить праведников. Но к 1653 году ничто не могло сравниться со знаменитым молебном, который прославился как Последняя проповедь Мередита.
Наконец время добралось до Эдмунда Мередита. Ему было за восемьдесят, и он начал ощущать груз лет. Внезапный недуг, сразивший его в минувшем году, превратил Мередита в скелет, и люди при встрече с ним невольно ахали, словно видели призрак. Шагая бок о бок со смертью, Эдмунд Мередит и достиг высокого положения.
Его метод был прост. Святые насадили фанатизм, который пугал его и о котором он предупреждал Джейн, но они создали такую религиозную неразбериху, что он не знал наверняка, к кому прилепиться – пресвитерианам, квакерам или какой-нибудь другой свободной конгрегации. Кто мог угадать? Поэтому он нашел простейший выход. Он возвысился над всеми. Возраст лишь придавал убедительности действу. Его слог воспарял, худое лицо обращалось к небу. Чем более вдохновенными и душераздирающими делались его проповеди, тем невозможнее становилось понять, какую веру он, собственно, исповедовал. Да это никого не заботило. В обморок грозили упасть и самые строгие и невежественные пуританки, облаченные в черное и туго затянутые чепцы. Когда дух Мередита закладывал вираж, рыдали даже их мужья в высоких черных шляпах.
