И тут чудовище сделало нечто необычайное. Оно сняло с себя голову. Стянув огромную перчатку, протянуло руку – понюхай! – и позвало его по имени. Это оказался хозяин.
Мередит спекся в кожаных одеждах, которые выдал ему клерк в Гилдхолле. Огромный клюв был набит ароматическими травами, только что купленными в аптечной лавке, ибо многие думали, что зараза распространяется через нечистый воздух.
– Бедняга Нед! – расхохотался он. – Что, напугал я тебя? – И дружески потрепал пса. – Идем домой.
Он только отворил дверь, как подоспел сэр Джулиус:
– Мой дорогой Мередит! – Взглянув на причудливое облачение, сэр Джулиус осознал, насколько симпатичен ему этот юноша. – Что слышно о чуме?
Мередит рассказал ему про «Билль о смертности».
– Как я и боялся, – сказал сэр Джулиус. – Заклинаю вас, Мередит, поедемте с нами. Мы отправляемся в Боктон. Чума редко доходит до сельской глубинки. Оставайтесь с нами, пока она не минует.
– Благодарю вас, – сердечно отозвался тот. – Но долг обязывает меня быть здесь.
Сэр Джулиус со вздохом ушел; он вынудил близких прождать еще полчаса, поскольку вернулся ради последней попытки убедить молодого человека. Но обнаружил, что Мередит успел снова уйти, оставив на страже Неда.
В печальной задумчивости сэр Джулиус вернулся в свой дом, взял пистолеты, как делал всегда в путешествиях по пустынным дорогам до Кента, зарядил их и велел домашним рассаживаться по экипажам. Через несколько мгновений они катили по Уотлинг-стрит к Лондонскому мосту. Там он приказал на минуту остановиться, так как мог оказать своему юному товарищу хотя бы небольшую услугу.
Нед замахал хвостом при виде вернувшегося сэра Джулиуса. Он знал, что это свой. Начал вставать. Ему нравилось приветствовать друзей даже в отсутствие хозяина. Сэр Джулиус был уже совсем рядом. Зачем-то остановился. Поднял руку. Нет, указал на него. Зачем?
Оглушительный хлопок, клуб дыма и страшный удар, отбросивший его на крыльцо, слились для Неда в один слепящий, нереальный миг. В груди возникла сильнейшая боль. Пасть наполнилась чем-то теплым. Больше Нед ничего не узнал.
Застрелив Неда, сэр Джулиус привязал пса к повозке, и та потащила его по мостовой. Добравшись до реки, собаку бросили в воду. Сэр Джулиус сожалел о содеянном, но не сомневался в правильности поступка. Всякому разумному человеку известно, что собаки разносят заразу. Но, зная, насколько привязан Мередит к псу, Джулиус понимал, что тому никогда не хватило бы на это духу. Теперь, по крайней мере, Нед не заразит хозяина.
– Это меньшее, что я мог сделать для спасения нашего юного храбреца, – изрек Джулиус.
– Пес был хорошим крысоловом, – заметил сын. – У Мередита не было в доме ни одной крысы.
– Верно, – отозвался тот. – Но вряд ли это имеет значение.
К середине августа «Билль о смертности» регистрировал по четыре тысячи душ еженедельно; к исходу – шесть тысяч. Изо дня в день Ричард Мередит надевал свой кожаный костюм и уходил.
Порой ему чудилось, будто он вовсе не в Лондоне, а в городе похожем, но другом. Улицы почти вымерли, с Чипсайда исчезли лотки, а дома стояли запертыми, как будто затыкали носы и рты, боясь заразы. Двор переехал в западный город Солсбери. С конца июня к мосту и воротам тянулись экипажи и фургоны: уезжали джентльмены, купцы, даже ремесленники из тех, что побогаче, – все стремились в места безопасные. За редкими исключениями оставалась лишь беднота.
Время было страшное. Бродя от прихода к приходу, Мередит видел, как выполнялись распоряжения мэра. Едва городская инспекция подтверждала чуму, дом запирали и выставляли часового с пикой, чтобы никто не вышел и не вошел; на двери чертили страшный красный крест, обычно с печальной припиской: «Господи, помилуй!» После этого к больному мог попасть только врач, одетый по примеру Мередита. Когда домочадцы сигналили о трупе, являлся уполномоченный, который подтверждал причину смерти, а после, чаще на закате, прибывали носильщики. Они катили свою тележку, трезвонили в колокольчик и оглашали окрестности навязчивым скорбным зовом:
– Выносите покойников! Выносите покойников!
Некоторые приходы, составлявшие без малого четверть от общего числа, чума миновала. В последний день августа Мередит, проходя мимо собора Святого Павла, повстречался с человеком по имени Пипс, которого несколько раз видел на собраниях Королевского общества. Пипс служил в Военно-морском комитете и, насколько было известно Мередиту, имел доступ к самым разнообразным сведениям.
– Умерших больше, чем говорится в «Билле о смертности», – сказал ему Пипс. – Клерки искажают отчетность и учитывают не всех бедняков. На прошлой неделе называлось семь с половиной тысяч.
– А на самом деле?
– Ближе к десяти, – мрачно ответил Пипс. – Но может статься, доктор Мередит, – добавил он бодро, – что, если Бог пощадит нас обоих, я буду иметь удовольствие послушать в Королевском обществе вашу лекцию об истинной причине чумы.
Сей предмет и правда был милее сердцу Мередита, чем любой другой. Обходя дом за домом и видя людей, целыми семьями метавшихся в лихорадке, бреду, кричавших в агонии, он испытывал ужасающее чувство беспомощности. Да, он врач, но ничего не мог поделать с чумой и понимал это. А почему? Из-за личного, а также всеобщего невежества. Как он мог предложить лекарство или хотя бы облегчить страдание, когда не имел понятия о его причине; как защитить пациентов, если он даже не представлял, как передается болезнь?
У него зародились некоторые подозрения. Считалось, что чума передается от человека к человеку, отсюда и карантин. Конечно, такое предположение виделось справедливым по мере того, как Мередит обходил районы худшие – Саутуарк, приход Уайтчепел за Олдгейтом, дорогу на Шордич, Холборн, – где страшный крест красовался чуть ли не на каждой двери. Но почему чума настолько сосредоточилась в этих местах? Многие люди курили трубки, так как считалось, что дым очищает воздух. Говорили, что до сих пор ни один курильщик не заразился чумой. Но если она передавалась по воздуху, то почему он обнаруживал ее на одной улице, а на соседней – нет? Мередит не усматривал ничего общего между районами, пострадавшими сильнее прочих: один заболочен, другой сух и свеж. Он решил, что дело не может быть только в воздухе. Чуму переносит что-то другое. Но что? Собаки и кошки? Сосед сказал, что это, оказывается, сэр Джулиус застрелил и увез Неда. Неделю он гневался, потом перестал. Бог знает, сколько собак и кошек уже истребили по распоряжению мэра. По подсчетам Мередита, тысяч двадцать или тридцать. Но даже если дело было в них, то как они разносили заразу?
Возможный ответ пришел ему в голову в начале сентября, когда он посещал умирающего в Винтри.
Чума протекала в двух формах: при бубонной выживал примерно один из трех, при легочной – практически никто. Легкие забивались, больной чихал, кашлял кровью, испытывал внезапные, ужасные приступы лихорадки с ознобом, после чего впадал в глубокий сон, который становился все крепче, пока человек не умирал. Несчастный, что лежал перед Мередитом, был жалким водоносом, нажившим горб и шестерых детей. Дрожа от озноба, он безнадежно взглянул на Мередита.
– Отхожу, – прошептал он просто.
Мередит не стал отрицать. Один из малышей подошел утешить. И тут этот парень чихнул. Сдержаться он не мог. Прямо в лицо ребенку. Малыш поморщился. И Мередит, по жуткому наитию, метнулся к нему, схватил тряпку и вытер брызги.
– Держите их подальше! – крикнул он матери. – Одежду эту сжечь!
Только так и никак иначе, подумалось ему. Зараза не может не содержаться в слюне и мокроте больного, которые исторгаются из самого очага. Неделей позже ребенок все-таки умер.
Марта продолжала колебаться, хотя ее пасынок Доггет настаивал.
– Там, где я, опасности никакой, – сказала она.
Хотя они вместе вернулись из Массачусетса, Марта уже давно не испытывала теплых чувств к младшему сыну Доггета. В нем отсутствовало духовное лидерство. Ей не нравилась эта мысль, но в душе она радовалась, что он ей не родной. Парень женился и стал лодочником, вместо того чтобы заняться ремеслом. Однако приходил к ней исправно, и она напомнила себе, что добро живет почти в каждом человеке.
– Понятное дело, – усмехнулся он. – Считаешь себя в безопасности, старушка? Дескать, Бог на твоей стороне. – Доггет любовно приобнял ее. – Ты решила, что умрут только грешники.
Марте не понравился его тон, но отрицать не стала. Именно так она и думала. Потому что Марта знала причину чумы: порочность.
В общем и целом с этим соглашалось большинство людей. В конце концов, мор и бедствия пребывали в руках Божьих и насылались на грешное человечество со времен изгнания Адама и Евы из Эдема. Если кто-нибудь сомневался, Марта напоминала: «А где началась чума?» На Друри-лейн. Почему же на Друри-лейн? Ответ был известен любому пуританину. Там стоял новый театр, опекаемый королем с его женщинами и распутным, несуразным двором. Разве Лондону не посылалось предупреждение полвека назад, когда сгорел шекспировский «Глобус»? Ныне, в нравственном упадке того, чему надлежало стать Божьим сверкающим градом, Марта отчетливо прозревала истину. И потому считала маловероятным, чтобы чума посетила ее саму.
