около 2000 русских. Русские, кроме того, понесли прискорбную потерю в лице доблестного генерала Багговута, убитого французским ядром.
Узнав об этом блестящем бое, который тем не менее обнаруживал неверную позицию и неосмотрительность Мюрата, Наполеон вышел из себя из-за его оплошностей, а также из-за вероломства русских, нарушивших свое устное обязательство. Их следовало наказать, и с этой минуты марш на Калугу сделался не только наилучшим, но и единственно возможным вариантом. Наполеон тотчас отдал все необходимые приказания. Евгений, Ней, Даву и Императорская гвардия должны были во второй половине дня полностью подготовиться к отбытию наутро, погрузить на приданные их корпусам повозки всё продовольствие, какое удастся увезти, затем пересечь Москву и встать на бивак перед Калужскими воротами, дабы иметь возможность исполнить длинный переход днем 19-го. Ничуть не решившись оставить Москву и желая сохранить ее за собой, даже вернуться в нее при необходимости, Наполеон предписал маршалу Мортье расположиться в ней с 10 тысячами человек, в том числе 4 тысячами солдат Молодой гвардии, 4 тысячами спешенных кавалеристов и 2 тысячами всадников и артиллеристов. Он рекомендовал заложить приготовленные мины, дабы взорвать Кремль по первому приказу, а тем временем собрать в нем всё снаряжение, больных и покалеченных солдат, которых еще не успели отправить в Смоленск. Наполеон также предписал Жюно приготовиться и по первому сигналу покинуть Можайск и вернуться в Смоленск. Он написал губернатору Смоленска, чтобы тот направил на Ельню одну дивизию, составленную из маршевых войск, под началом генерала Бараге-д’Илье, а маршалу Виктору приказал приготовиться выступить вслед за этой дивизией. Словом, Наполеон распорядился обо всем, что предусматривало две возможности: простого движения на Калугу с оставлением Москвы в наших руках и бесповоротного отступления на Витебск и Смоленск. Получив соответствующие приказы, войска подготовились к уходу из Москвы с мыслью, что никогда уже не вернутся в столицу.
Всю ночь загружали продовольственные повозки и двигались через разоренные улицы Москвы, чтобы занять маршевую позицию у Калужских ворот. На следующий день, 19 октября, в первый день отступления, навеки памятного невзгодами и героизмом, армия пришла в движение. Корпус Евгения выдвинулся первым, корпус Даву вторым, корпус Нея третьим. Императорская гвардия закрывала марш. Кавалерия Мюрата, поляки Понятовского и одна дивизия Даву под началом генерала Фридерикса находились в Вороново, перед русскими арьергардами. Одна из дивизий Евгения, дивизия Бруссье, уже несколько дней назад заняла позицию на новой Калужской дороге, которая проходила между старой дорогой, по которой двигалась основная часть армии, и Смоленской дорогой. Армия представляла собой странное зрелище. Люди были здоровы и крепки, а лошади худы и измождены. Но самое необычайную картину составляло сопровождение армии. Вслед за огромным артиллерийским снаряжением, какое требовалось для 600 орудий и их боеприпаса, двигались такие массы обозов, каких не видывали с веков варварства, когда по всей Европе в поисках новых территорий перемещались целые народы. Опасение остаться без продовольствия привело к тому, что каждый полк, каждый батальон нагрузил на местные повозки весь хлеб и муку, какие ему удалось раздобыть, и те, кто принял такие меры, были не самыми нагруженными. Другие добавили к багажу добычу, собранную на московском пожарище, и многие солдаты заполнили ею ранцы, как будто сил их могло хватить и на трофеи, и на продовольствие. Большинство офицеров завладели легкими повозками русских и загрузили их продовольствием и теплой одеждой, дабы предохраниться от голода и холода.
Наконец, французские, итальянские, немецкие семьи, решившиеся остаться с французами в Москве и теперь опасавшиеся возвращения русских, попросились сопровождать их и образовали своеобразную безутешную колонну в хвосте армии. К ним присоединились комедианты, а также несчастные женщины, зарабатывавшие в Москве проституцией, все одинаково страшившиеся гнева населения, когда оно вернется в свой город. Множество разношерстных экипажей, тележек, колясок, дрожек и дорожных карет, влекомых едва живыми лошадьми, нагроможденных мешками с мукой и одеждой, мебелью и больными, женщинами и детьми, представляло необычайное зрелище. Вереница их была почти бесконечна и вдобавок внушала серьезную тревогу, ибо заставляла задуматься, как можно маневрировать с таким сопровождением и, главное, как защищаться от казаков.
Хотя по широкому Калужскому тракту двигалось по восемь повозок в ряд и вереница их ни на минуту не прерывалась, выезд из города, начавшись утром, еще продолжался вечером. Удивленный, шокированный и встревоженный такой картиной Наполеон захотел сначала навести порядок в этом нагромождении; но поразмыслив, решил, что марш, дорожные поломки и ежедневное потребление пищи вскоре сократят количество обозов; что поэтому бессмысленно огорчать их владельцев строгими мерами, с которыми вскоре справится необходимость;
что к тому же, если будут бои, эти повозки послужат для перевозки раненых. По этим причинам Наполеон позволил каждому везти всё, что он сможет, и только приказал сохранять некоторую дистанцию между колоннами обозов и колоннами солдат, дабы армия могла свободно маневрировать. Сам он покинул Москву только на следующий день, пожелав лично проследить за всеми деталями эвакуации и рассчитывая быстро догнать головную колонну верхом, как только его присутствие станет необходимым.
В первый день, 19 октября, французы проделали небольшой путь. Прибыв на высоты, с которых открывается вид на Москву, остановились, чтобы бросить последний взгляд на этот город, – последний предел наших баснословных завоеваний, первый предел наших огромных неудач. В первый день было пройдено не более трех-четырех лье. На следующий день предстояло продвинуться больше.
Поскольку на следующий день погода была прекрасной, в результате энергичного марша продвинулись дальше и расположились между Десной и Пахрой. Наполеон, отбыв из Москвы утром, быстро добрался до усадьбы Троицкое и там, видя положение обеих армий и поразмыслив над полученными данными разведки, внезапно принял важнейшее решение. При виде участка и позиции неприятеля он переменил первоначальный план. В самом деле, к Калуге вели две дороги. Правая, идущая сбоку от Смоленской, так называемая новая дорога, проходящая через Шарапово, Фоминское, Боровск, Малоярославец, свободная от неприятеля и занятая дивизией Бруссье, пересекала неразоренные края. Другая дорога, по которой двигалась французская армия, проходила через Десну, Горки, Вороново, Винково и Тарутино, и на этой дороге русские закрепились в давно организованном лагере. Чтобы согнать их с лагеря, нужно было дать большое сражение, и преимущество от победы в нем не стоило возможной потери 12–15 тысяч человек и необходимости везти с собой или бросить на дорогах 10 тысяч раненых. Куда лучше было пройти мимо русской армии незаметно, скрыть от нее движение, внезапно свернув вправо со старой Калужской дороги на новую, проследовать через Фоминское, Боровск и Малоярославец и оказаться вне досягаемости неприятеля. Такой ловкий маневр в случае успеха стал бы триумфом, стоившим самой блестящей победы. Он привел бы в смущение
