новому императору:
– Ваше Императорское Величество! Заговорщики арестованы… А в их домах были найдены произведения Пушкина. В том числе и те, что не прошли цензуру. Я думаю, что он в не меньшей степени виновен в этом досадном инциденте.
За два года в Михайловском Пушкин написал довольно много, в журналах печатались некоторые его стихотворения, поэмы, отрывки произведений.
В 1825 году отдельным изданием была напечатана первая глава романа в стихах «Евгений Онегин».
После публикации в свете все говорили об «Онегине», все с нетерпением ждали продолжения романа. Однако вторая глава вышла только в 1826-м, также отдельным изданием. Первые главы были написаны еще на юге. Над третьей, четвертой, пятой и шестой главами Пушкин работал в 1824-1 826 годах в Михайловском, таким образом, почти половина романа была создана за два года псковского уединения.
Публика с нетерпением ожидала выхода романа из печати, пытаясь предугадать, что ждет главных героев – Онегина и Татьяну Ларину. И каждая публикация все больше удивляла читающих. Времени на размышления, споры и критику было предостаточно: третья глава была напечатана в 1827-м, далее постепенно выходили другие главы. И, наконец, в 1833-м году вышло первое отдельное издание всего романа «Евгений Онегин».
Среди произведений, созданных в Михайловской ссылке, трагедия «Борис Годунов» и стихотворение «Пророк».
Глава 5
«Отныне я лично буду вас читать»
Он не мог уснуть, рой мыслей беспрестанно гудел в голове. Думал о друзьях, об их будущем, которое представлялось самым мрачным, об их поступке и каждый раз возвращался к той минуте, когда повернул назад. Верно ли, что он все равно не успел бы? Верно ли, что не было никакого шанса встать в тот день рядом с другом? Или все же мог успеть?
Хотя его собственное будущее тоже представлялось, мягко говоря, неясным. О том, что он пытался самовольно покинуть ссылку скоро станет (или уже?) известно Бенкендорфу. Его новые стихи подвергнутся еще более жестокой цензуре. А старые… А за старые, видимо, придется ответить.
На улице послышался топот копыт, у дома он стих, пара секунд тишины и раздался громкий стук в дверь.
Затем сразу скрип засова, неразборчивый разговор – чей-то требовательный тон и тревожный шепот слуги – и по лестнице загремели тяжелый шаги.
В двери комнаты возникла фигура в черном (Данзас бы ее наверняка узнал).
– Собирайтесь. Поедете со мной.
– Что стало с бунтовщиками?
– Зачинщики повешены.
– А Иван Пущин?
– Сибирь. Каторга. Александр Сергеевич, собирайтесь, говорю.
Ночь. Темная карета. Напротив человек в черной форме.
Свет только от луны и от снега, тусклый и холодный, явно сочувствующий путешественнику. В душе уныние, хотя совсем недавно Пушкин мечтал покинуть опостылевшее Михайловское. Отныне оно будет для него не только местом, где он томился в ссылке, но где суждено ему было в последний раз повидать друга.
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Уже светало, когда экипаж, наконец, остановился, и Пушкин оказался у дворца. Дверь охраняли копии его дорожного спутника в черном. Последние события приучили опасаться таких фигур, но деваться было некуда. Готовый ко всему, Пушкин шагнул внутрь.
Но к такому оказался не готов.
В просторной прихожей с винтовой лестницей сидел человека в спортивном костюме, завязывая шнурки на ботинках.
– Кто вы?! – выпалил он и зачем-то добавил, вероятно, от неожиданности: – Думаете, я упаду к вам в ноги и буду умолять о милости…
Но не договорил, потому что человек в спортивном костюме встал, и Пушкин узнал в нем императора Николая.
– Зачем в ноги, Александр Сергеевич? – бодро улыбнулся он. – Никто не просит. Здравствуйте!
– Ваше Императорское Величество.
– Николай Павлович.
В комнату вошел Бенкендорф. Император кивнул в его сторону:
– Кажется, вы знакомы. Бенкендорф у меня теперь шеф жандармов, главный по крамоле и поиску. Даже графа ему дал.
– Переехали в новый кабинет? – снова не удержался и съязвил Пушкин.
– Обращайтесь соответствующе, – процедил новоиспеченный шеф поэту.
Пушкин отвесил комичный реверанс.
– Бросьте, Пушкин! – рассмеялся император. – Сыграете со мной?
Ничего не понимающий Пушкин последовал туда, куда указал царь и оказался в большом пустынном зале. Перед входом слуги вручили каждому мяч и ракетку. Это было уже чем-то превосходящим все фантазии!
Наш герой, конечно, не так сильно удивился бы такому повороту, если б знал о собеседнике чуть больше. Ведь император Николай I с молодости славился своей силой и физической подготовкой. Воспитывали его по-спартански и с детства готовили к службе в армии (никто не видел в нем наследника престола): заставляли заниматься спортом, участвовать в парадах. За непослушание оставляли без ужина и иногда секли розгами. Не мудрено, что вырос Николай человеком закаленным и неприхотливым в пище, а еще он отличался твердым характером, железной силой воли и требовательностью.
Своих детей он воспитывал не так строго, но необходимость спорта признавал, поэтому устроил для них гимнастические площадки на берегу залива в Петергофе.
Так что ранее утро для нового императора по старой привычке начиналось с зарядки, к которой он и предложил присоединиться поэту. Даже разъяснил правила игры, напоминающей большой теннис, и, вероятнее всего, то был первый в истории России частный урок по этому виду спорта.
История игры, похожей не теннис, уходит корнями еще во времена Древнего Египта. Основоположником же «большого тенниса» принято считать англичанина Уолтона Уингфилда, который первым запатентовал сам термин и опубликовал свод правил в 1874 году.
В России моду на эту игру ввела Екатерина II в XVIII веке, приказавшая построить для нее первый корт.
Как полноценный вид спорта теннис стал широко популярен в конце XIX века благодаря тому, что игрой интересовались высшая аристократия и царская семья. Заядлыми теннисистами были также писатели Лев Толстой и Владимир Набоков.
– Вот этой ракеткой бьете по мячу и перекидываете через сетку. И постарайтесь не попасть в лоб Бенкендорфу…
Жаль, именно этого Пушкину больше всего хотелось.
Дальше все развивалось еще более неожиданно. После физической разминки разговор плавно перешел на политику.
– Почему вас так удивил мой выбор места для беседы? Что, в вашем лицее не было спорта? Только стихи?
– Отчего же не было? Мы фехтовали…
– А ведь я бы мог учиться с вами. Да. Представляете? Вели бы беседы о хорее. А может, и вовсе были бы друзьями.
– Едва ли. Мы учились, не
