Пушкин только тверже убедился в том, что смертельно устал развлекать и развлекаться. Надорвалось что-то, сломалось, и то, что прежде казалось весельем, теперь выглядело пустой тратой времени. Возможно, привык к уединению во время ссылки, но скорее всего просто сам изменился, потому внимание публики его отныне только тяготило: в шуме голосов личное одиночество ощущалось особенно явно.
– Простите… – бросил он и собрался уйти, но Данзас схватил его за руку.
– Ты куда? Они почти готовы!
– Ну, давай дальше сам.
– Да что с тобой?! Где тот Александр, который каждое утро встречал с новой мадам? А ну пошел в бой! – он стал подталкивать поэта к девушкам.
– Костя! Да успокойся, ну! Хватит! Ты год уже не просыхаешь. Хватит шампанского, езжай домой, – сопротивлялся Пушкин.
– Бросаешь друга на поле битвы? Предатель!
Пушкин замер.
– Извинись.
– Пущина предал, а теперь и меня?
– Ты совсем в горячку впал?!
– У тебя ж теперь новый дружок – Николашка! Обезьянка ты наша!
Один миг и Пушкин рванулся, прижав Данзаса к стене!
– У барьера повторишь? – прошипел он.
– Прости…
Данзас поморщился, хватаясь за больное плечо, а Пушкин вышел комнаты. От греха подальше.
На балконе было свежо и сравнительно тихо. Через закрытые двери музыка звучала приглушенно, а голосов не было слышно и вовсе. Идеально! С высоты открывался вид на город, Пушкин смотрел вдаль и наслаждался наконец-то уединением.
Но недолго.
– Извините. Можете отойти? – послышался голос.
Он обернулся и увидел девушку, судя по всему, она только что вышла на балкон. Юна и очаровательна, в прозрачном облаке воланов и кружев, чуть раскрасневшаяся от недавних танцев. Темно-русые волосы, фарфоровая кожа и миндалевидные глаза, очень живые и блестящие.
Пушкин отошел в сторону, а девушка достала из-за балконной колонны бокал шампанского и сделала пару глотков.
Ее движения были просты и естественны, без тени жеманства или кокетства.
– Блажен, кто в шуме городском мечтает об уединенье… – не слишком довольным тоном прокомментировал Пушкин.
– Красиво, – и она сделала еще глоток. – Кто автор?
– Александр Пушкин, – он вздохнул, до чего же утомили эти «оригинальные» шутки.
– Аааа, да, что-то слышала про него.
А ведь девушка в самом деле его не узнала! И танцы, которые продолжались в зале без ее участия, судя по тому, как она то и дело озиралась на дверь, волновали юную особу куда больше, чем какие-то стихи.
– Я – Александр Пушкин, – растерянно представился поэт.
– Ой, простите! Наталья Гончарова, – и еще глоток.
– Боитесь, что внутри все закончится?
– Нет, – засмеялась Наташа. – Маман сватает меня к старику-генералу. Но шампанское пить не дает. А я только так его терплю.
– А стоит ли терпеть?
– Конечно. Выйти замуж – мой долг.
Такой простой и прямой ответ. Пушкин впервые, кажется, на нашелся и смог только кивнуть.
– А второго бокала не припасли?
– Увы!
Тогда Пушкин аккуратно взял бокал из ее рук и выпил до дна.
– Вас что тоже к кому-то сватают?
– Да нет, я просто, признаться, устал от общества, – улыбнулся он, но, заметив, что Наталья восприняла его слова буквально и собралась уйти, поспешно добавил: – Нет-нет, я имею в виду от балов!
– А мне нравится! Даже со стариком плясать лучше, чем сидеть взаперти с маман.
– А я как будто и здесь взаперти.
– Попробуйте тоже потанцевать. Так легко, так свободно! Про все на свете забываешь! И вы будете должны мне бокал. До встречи, Александр Пушкин.
И она исчезла в толпе танцующих.
Он же не мог более оставаться на балконе в одиночестве, зачем это теперь? В каком-то дурмане поэт последовал за новой знакомой. Голова его закружилась, да-да, это не фигура речи! Он не замечал никого вокруг. Даже генерала, склонившегося в легком поклоне перед Натальей, вероятно, приглашая на танец…
Пушкин протянул ей руку, она ему – свою и послушно скользнула за ним по паркету.
Все испарилось. Только обнимающая их музыка. Только он и она. Шаг к шагу, жест к жесту. Две фигуры как единое целое.
После их встречи прошло несколько минут, а Пушкин уже понимал – вся его жизнь переменилась. Нет ни душевной пустоты, ни вязкой скуки, если есть улыбка Наташи.
«Никогда еще с таким грустным чувством не приезжал я на бал. Тайное предчувствие томило меня и волновало душу. Петр Вяземский что-то говорил мне и показывал на молоденьких барышень, которые впервые появились в светском обществе. И вдруг какая-то сила заставила меня обернуться. Я увидел ее – в прозрачном облаке воланов и кружев, в толпе молодых поклонников, в окружении многочисленной родни и знакомых… Я шагнул навстречу своей судьбе» – так Пушкин вспоминал свою первую встречу с Натальей.
Музыка стихла, из тумана постепенно выступали очертания гостей бала, и вдруг кто-то резко рванул Наташу за руку. Это была ее маман.
– Mais que vois-je l là? Sois sage![16] – процедила она в гневе и потащила дочь к выходу.
Ошалевший Пушкин поспешил следом. Платье-облако неумолимо удалялось.
– Мадам! – пробирался он сквозь толпу. – Мадам! Я никак не хотел оскорбить ни вас, ни вашу дочь…
Уже на улице, у экипажа маман остановилась и окатила Пушкина ледяным взглядом:
– Месье, она ребенок. Не знает, с кем связалась…
Очевидно, в отличие от дочери мать Гончарова знала, кто такой Пушкин.
– Да, вы правы. Но, уверяю вас, все в прошлом. Я сейчас более чем благонадежен.
– Ссыльный писака! – с каким-то особенным презрением бросила маман и закрыла дверь экипажа. – Трогай!
Последнее, что увидел Пушкин, было растерянное лицо Натали в окне…
И начались новые мытарства. На этот раз – о, ирония судьбы – они касались личной жизни поэта, настигшей его вдруг любви! Безоговорочной, истинной, всепоглощающей – именно так! Уж кто-кто, а Александр Пушкин был хорошо знаком с легкими увлечениями и разного рода романтическими симпатиями. Чувства к Наталье Гончаровой не имели ничего общего с тем, что он испытывал ранее.
«Я влюблен, я очарован, я совсем «огончарован», – признавался он друзьям, но в шуточном стихотворении было совсем мало шутки.
«Отныне участь моя будет связана с этой молодой особой», – твердо решил он и посватался к Гончаровой, призвав на помощь своего приятеля, знаменитого дуэлянта и авантюриста Федора Толстого-Американца, потому как он был хорошо знаком с маман Натали и вхож в их дом.
Ответили ему уклончиво: мол, слишком молода Таша (как ее ласково называли домашние) для семейной жизни, да и две старшие сестры еще не замужем, не следует переходить им дорогу. Вполне сойдет за вежливый отказ. Все понятно: на самом деле маман надеялась найти для красавицы-дочери более выгодную
