съели», – говорила Ася, когда приезжала, уже взрослая, и привозила жениха копать яму для нового туалета, а бабушка нагружала багажник их «Таврии» новыми банками. «В следующий раз привезите мне обратно пустые», – отвечала она вместо прощания.
Ася перекладывает консервированные кабачки и помидоры в хрустальные салатницы и выставляет их на стол. Надо оставить место: скоро ее мама должна принести какую-то кутью. Что это – выяснить не удалось. Рис с чем-то там вроде, Ася несколько раз спрашивала маму по телефону: «Плов, что ли?»
Асин муж и подруги, званные на помощь, опаздывают, а бабушкины товарки приходят вовремя и централизованно, как по заводскому гудку. Ася знает не всех, кого-то помнит только из детства, кого-то узнает по случайным встречам на лестничной клетке, кого-то – по долгому стоянию в очередях вместе с бабушкой.
За столом обсуждают, как хорошо прошло отпевание, какой приятный батюшка был и как тепло и светло в недавно восстановленной церкви. Советуют Асиной маме мастерские, где можно заказать крест на могилу. Мама прикладывает к глазам платок и кивает. Асю зовут в туалет, потому что сломался бачок – у бабушки стоит унитаз с основания дома, – она дергает неработающий слив и недоумевает: «Какой крест, какое отпевание, какой батюшка, бабушка же всю жизнь атеисткой была, даже травяные сборы не пила и воду не заряжала».
Ася моет руки и смотрит на себя, раскрасневшуюся и с растрепанными волосами, в зеркале над раковиной. В дверь звонят, и Ася думает: «Ну наконец-то. Четыре месяца зарплату не платят, а он на работе задерживается». Она открывает и видит Рустама. Он ниже, чем она помнит, и плечи не такие широкие: Ася до сих пор привстает на цыпочки, целуя мужа, на что тот обижается.
– У тебя гости? – спрашивает Рустам, расслышав звон вилок и разговоры.
– Бабушка умерла, – говорит Ася и начинает впервые плакать – не в морге, не на отпевании, а здесь, в дверях.
Она хватает куртку с вешалки и быстро выходит, аккуратно прикрыв дверь.
– Есть сигареты?
– Есть, – удивленно отвечает Рустам. – Ты же не куришь.
Они стоят на лестнице, курят в открытое окно. Ася молчит, и Рустам начинает рассказывать ей, как переехал в Крым, на родину.
– На родину? – переспрашивает она. – Ты же из Химок.
Он говорит сбивчиво, долго, с подробностями: как они приватизировали комнату, как пришлось покупать остальные, чтобы продать всю коммуналку, как все его братья и дяди в складчину выкупали по комнате, потом продали квартиру с помощью их с Асей общего однокурсника, ставшего риелтором. Как они пытались купить свой семейный дом на южном побережье под Симеизом, а им не продавали, и что пришлось строить новый в степной части полуострова, где удалось найти землю, поэтому он приехал только сейчас. Асе становится скучно и холодно, она поглядывает вниз, чтобы не пропустить приезд мужа.
– А мы тоже на родину, – перебивает Ася, – уезжаем скоро. Вот только бабушка не дождалась.
– А ты на какую родину? – спрашивает Рустам.
– В Израиль. Подали документы в прошлом году, сразу после свадьбы.
Рустам молча смотрит на ее руки.
– Да я кольцо сняла сегодня, – машет рукой Ася. – Столько готовила и мыла, что боялась потерять.
Отвернувшись, Рустам выкидывает догоревшую сигарету в мусоропровод с надписью «Окурки не бросать».
– Как же он на тебе порченой женился, – тянет Рустам, глядя куда-то в сторону, – пришлось, наверное, приданого заплатить.
Ася медленно краснеет: сначала грудь и шея покрываются пятнами, потом они подбираются к лицу и неровно проступают на щеках.
– Баранами будешь у себя там за жену платить, – тихо шипит она, – почем у вас целки идут?
И уходит, хлопнув дверью так, что звенит оконное стекло. Такой Асю Рустам не знал – он спускается, оглохший от ее шипения, и в дверях подъезда налетает на какого-то парня. Тот, припарковав «Таврию», обвешанный пакетами, заходит, и Рустам толкает его плечом, зло, почти не видя. Один пакет рвется, и из него выпадают конфеты и пирожки.
Ася теперь вскакивает в шесть утра – до удушающей жары, что ей, всегда любившей поспать подольше, несвойственно, и не знает, куда себя деть. Одежда и даже постельное белье поглажены и лежат в шкафу аккуратными стопками, шершавый плиточный пол вымыт только вчера, в саду – лимонные деревья и бугенвиллеи – работает автополив, Ася спроектировала систему сама.
Она проверяет почту и видит письмо, пришедшее ночью с чьей-то мобильной почты: «В связи с политической обстановкой… проект останавливается на неопределенное время… Приносим свои извинения…»
Этот проект нашел Асе муж благодаря своей сверхъестественной способности знакомиться с нужными людьми и заводить полезные связи. На их диване в гостиной всегда спали гости, он доставал дефицитные лекарства, помогал кому-то оформлять документы, перевозил на машине чьих-то родственников с вещами и собаками, выучил язык, гораздо раньше нее начал понимать шутки и стал соблюдать шабат. Асе казалось, что не она привезла его в Израиль, а он ее. И когда в инженерное бюро его знакомого поступил заказ на проектирование систем водоснабжения в Крыму, именно Ася через час уже рассматривала геодезические планы.
Полгода обменивались сметами, договорами и тендерной документацией: сначала Асю целую неделю дергали по мелочам по несколько раз в день, требуя что-то срочно, а потом исчезали на пару недель – она не привыкла к такому ритму. Она впервые в жизни стала оставаться надолго одна дома. Сначала не могла привыкнуть к тишине, что никто не требует внимания и не нужно готовить – только ужин мужу. Потом начала получать удовольствие от дневного сна, чтения в кровати, долгих прогулок по пляжу. Сын иногда звонил из военной части между учениями, пару раз в неделю писала дочь. Скоро, говорили, начнется война. В местном театре гастролировала венгерская опера. Больше ничего не происходило.
Каждое письмо вызывало у Аси раздражение и беспокойство. Она с трудом вникала в письма, где она стояла в копии и смысла которых иногда совершенно не понимала, – ей приходилось перечитывать их, сопоставляя уже известные имена и названия, и однажды она наткнулась на знакомое имя.
Рустам писал коротко и по делу. Ася отвечала почти зло: какую страницу смотреть, почему она не рекомендует, а настаивает, – она сидела на маникюре и отстукивала в телефоне сохнущим ногтем ответы на письма, вполголоса говорила сама с собой, – настаивает на том, чтобы тянуть трассу именно на этой глубине. Она разглядывала его фотографию – загорел, поседел, но не изменился, остался жилистым, худым, взгляд такой же цепкий. У Аси в почтовом аккаунте не было фотографии, фамилию она поменяла после замужества, в видеоконференциях с крымским заказчиком не участвовала, поэтому не боялась быть узнанной. Боялась только неизбежно приближавшейся командировки: придется опять смотреть в глаза, что-то рассказывать и объяснять.
Под звук сирены воздушной тревоги
