мама Лейлы видела на родительском собрании, но вспомнить фамилию не может. Директриса, высокая, на каблуках, в костюме в английскую клетку – она баллотируется в депутаты, вспоминает мама Лейлы, – долго говорит о том, что никаких конфликтов у них в школе нет и не может быть – ни на какой почве: ни на национальной – она кивает на маму Лейлы, – ни на любой другой. «Класс очень дружный, – продолжает она. – Очень много хорошистов и отличников, все постоянно участвуют в олимпиадах, и не только окружных, а даже, – она поднимает палец, – городских. На День учителя все выучили стихи, песни, нарисовали стенгазету». Она делает плавное движение рукой, и взгляд милиционера упирается в ватман, на который наклеены осенние листья. Мама Лейлы вспоминает лицо дочери в больнице: она временно ослепла после сотрясения, под глазами у нее фиолетовые синяки, – и передает то, что сказал врач: «Две недели будут наблюдать в стационаре». Алёна Николаевна говорит: «Привезите Алиевой учебники, и я ей напишу план, чтобы она не отстала от уроков. Две недели, конечно, много, у нас будут контрольные, от которых зависит оценка в четверти». Мама Ковалева мнет в руках зонт, смотрит в пол. Милиционер сообщает ей: «Поставим на учет в детской комнате милиции, криминальный элемент у вас растет». Директриса всплескивает руками: «Не надо на учет, он хороший мальчик. Бежал, случайно толкнул девочку, мы уж его сами перевоспитаем». И смотрит на маму другой девочки, Даши, вспоминает мама Лейлы, та кивает: «Даша видела, как все было, мальчик не нарочно». Даша опускает глаза под взглядом милиционера, внимательным, цепким, вдруг теряется и не может издать ни звука. Директриса смотрит прямо на маму Лейлы, классная смотрит в журнал, будто отмечает присутствующих, Даша покрывается красными пятнами, ее мама кладет подбородок на ладонь, наклоняется ниже перед милиционером, чтобы тот увидел в вырезе ее грудь. Мама Лейлы понимает, что с ее сапог на пол натекла грязная лужа. «Мы же с вами все решили? – спрашивает директриса. – Ваша девочка просто упала, мальчик бежал мимо, не заметил, толкнул – не специально, – подчеркивает она, – простим ему? Неужели не простим мальчику? У нас и так мало мальчиков в классе, кто же будет страну защищать, да? И за кого будут девочки замуж выходить?» Она улыбается и заглядывает в глаза, ища подтверждения, маме Даши, но та не сводит взгляд с милиционера: пытается вспомнить, сколько звездочек на погонах какое звание означают, представляет ведомственные лагеря, поликлиники, служебную квартиру. Мама Лейлы откашливается – в швейке продуло, сипло шепчет: «Я поговорила с дочерью, она ничего не помнит».
Тень Лейлы на стене в коридоре отходит от приоткрытой двери. Она прислушивается к гудящим, стонущим балкам, воющим трубам, воде, капающей из крана в туалете, треску штукатурки и ищет в этом оркестре в голове самое главное – дребезжащую натянутую струну, балку на втором этаже. Она чуть касается ее, как смычком, – та издает жалобный звук и, не выдержав, лопается, увлекая за собой и кирпичи, и строительную сетку, и штукатурку. Тень Лейлы отходит подальше, чтобы ее не задело и не съело, и зачарованно смотрит, как старая дубовая дверь класса слетает с петель и складывается пополам, как отлетают щепки от косяка, как по стенам ветвятся трещины.
Когда пыль оседает, внутрь класса ей заглядывать не хочется. Ей нужно подождать Лейлу – поиграть с кошками в солнечного зайчика, побегать и попрыгать с тенями малышей-первоклашек и, когда Лейла придет, просто лечь ей под ноги и уйти. У нее давно не было такой послушной девочки – и куда она ей скажет, туда они и направятся.
Дети отца Ярослава
– Мои родители – послы, – говорит Саша и вяло машет бледной худой рукой, когда автобус отъезжает от памятника Долгорукому. – Мы живем тут, в Газетном переулке, а дача у нас на Николиной горе, рядом с Михалковым. Смотрел «Утомленные солнцем»? – Он поворачивается к соседу.
Сосед пожимает плечами.
– Он мой двоюродный дед, это значит, что мой папа его племянник, – продолжает Саша, вытягивая ноги. – Родители завтра собираются в Кабо-Верде, а меня решили отправить в лагерь, потому что у них там лихорадка денге, а у меня аллергия на комариные укусы.
Саша внимательно разглядывает соседа: у того крашеные волосы, яркий бомбер, рваные джинсы и кеды с разноцветными шнурками.
– Родители разрешают тебе красить волосы? – спрашивает Саша.
– Мне мама сама их покрасила, когда год закончился, – гордо отвечает сосед. – Сказала, что летом все можно.
– Я Саша, в честь Александра Македонского.
– А я – Игорь, как в «Слове о полку Игореве». – Увидев Сашины округлившиеся глаза, он со смехом добавляет: – Да я не знаю, в честь кого, я приемный.
Они жмут друг другу руки.
Соня, сидящая рядом с водителем, встает и еще раз пересчитывает всех по головам. Поздно спохватилась: переписывалась. «Расстаемся с Димой на три недели, – записывает она голосовое сообщение подруге, – ждала его, даже отправление автобуса задержала, а он проводить не пришел. А когда он на сборы уезжал, я к нему приезжала в часть в Кострому зимой, каждый день готовила домашнюю еду и носила ему в контейнерах. Снимала комнату у какой-то бабки, которая не разрешала его ночью водить – выгоняла. А я зачем сняла тогда, просто так? Кострому посмотреть?»
Водитель всю дорогу крутит колесико радио: «Швеция выиграла чемпионат мира по хоккею, у России – бронза, погода на выходных обещает быть жаркой, сезон шашлыков уже начался, передаю привет моей любимой жене и дочурке, спикер Государственной Думы выступил на совещании, на "Евровидение" от России поедет…» – чем ближе они подъезжают к лагерю, тем слабее сигнал.
– Наша задача – каждым делом удивить ребенка, – объясняет на общем собрании старший вожатый Сергей Степанович.
Ему лет тридцать пять – Соня разглядывает его и думает: «Почему в таком возрасте он работает в детском лагере?» Выданная футболка ей велика: она завязывает узел на животе, чтобы футболка ее не полнила, и ловит неодобрительный взгляд медсестры. Соня подворачивает широкие рукава, открывая красивые руки, вытягивает длинные ноги в проход ей назло и обмахивается памяткой по безопасности – жарко. Сергей Степанович говорит заученно, но в то же время проникновенно:
– Нужно вожатской работе отдать все: ум, способности, силы, здоровье, годы. И вспоминать ее потом с удовольствием. Это должна быть не работа, а дело жизни. Нельзя относиться к ней спустя рукава.
Соня, зевая, ставит «Тиндер» и смахивает фотографии то влево, то вправо. Увидев, что Женя, соседка по комнате, тоже смотрит, Соня показывает ей поближе фотографии «Ивана, 33»: в лифте, на рыбалке, на шашлыках, за рулем квадроцикла. Женя качает головой, и Соня смахивает влево.
– А я из пистолета стрелял, – заявляет Саша и, когда
