даже в невыносимую жару она была всегда на нем. Сам Егор Иванович маленький, а шапка с оберемок сена, и иной раз смешно — не то человек в шапке идет, не то шапка человека несет.
Мелкие черты, небольшое лицо, длинные волосы, свисающие на лоб и закрывающие хитроватые глаза, — все в Егоре Ивановиче было непривлекательно. И лишь когда он откидывал волосы со лба, широкого, чистого, лицо как-то сразу становилось внушительным и красивым. К незнакомому собеседнику он всегда приглядывался исподлобья, будто прикидывая, на что тот способен. Семью он имел примечательную: семь дочерей — и, говорят, Егор Иванович опять радуется — ждет восьмую дочь.
На колхозных собраниях он молчалив. Егор Иванович для себя должностей не просил, выбирать его не догадывались, может еще и потому, что в селе он был редким гостем. Он в поле или в ночном; он сено косит или овец в креозоте купает; он птичник, пастух, чабан, ловец… Кем только он не был, даже охотником.
Рассказов про него по селу столько ходило, что не поймешь, где быль, а где небылица.
Однажды бык его рогами поддел. Дело было на колхозной ферме в трех километрах от села. Зажав рукой рану, прибежал в больницу — доктора диву дались: с такой раной прибежать?.. Около отары бешеного волка гарлыгой убил, а увидел в камышах дикого кабана — сбежал, да еще и ружье потерял, убегая… Скотину Егор Иванович лечил сам — знал дедовские методы и редко когда не выхаживал животное, ветеринары отступятся — зовут Егора Ивановича.
Мне он нравился. Уж очень нужный человек в колхозе: все мог, все умел, ни от чего не отказывался. По делу встречался и я с ним. Строили в колхозе новый телятник. Плотники поспешили, небрежно накрыли камышом крышу. Взобрался Егор Иванович наверх, раскидал камыш, потом, покрикивая на всех, так мастерски сделал кровлю, что мастера позавидовали. А у него на правой руке целых только два пальца — еще до войны руку ему покалечила разорвавшаяся старая берданка.
Зашел он как-то вечером ко мне — я только что вернулся с вечерянки, — поздоровался, шапку под мышку сунул, этак официально заговорил:
— Товарищ инженер Сельстроя, извините меня, может, я помешал, то я и уйти могу.
— Ну что вы, Егор Иваныч. Садитесь, говорите, с чем пришли.
— Вы сами видите… дичи много около Вышки, — повел рукой бахчевод (в это время Егор Иванович впервые в колхозе выхаживал арбузы и дыни). — А у меня пороха нет, нет дроби. Надо дать. — Говорил спокойно — не просил и не требовал, а будто напоминал о долге.
Трудно выполнять такую просьбу, находясь километров за тридцать от своих запасов. Не жаль дроби и пороха, жалко — потеряешь возможность поохотиться лишний раз и добыть себе дичи на обед и ужин, когда находишься в командировке. Скрывая тревогу, я спросил:
— Сколько?
— Пять зарядов.
Вынул из патронташа пять патронов и подал ему.
— Мне заряды нужны, гильзы у меня есть.
— Возьмите, Егор Иваныч, — уже попросил я.
Он наотрез отказался. Я разрядил патроны и отдал ему порох и дробь. Егор Иванович поблагодарил и ушел. Потом оказалось, что на бахчу повадилось стадо диких свиней — они любят полакомиться арбузами и дынями. Отпугивая их, Егор Иванович расстрелял все свои заряды, в колхозе пороху и дроби в ту пору не случилось, — вот он и пришел ко мне, а просил будто бы для охоты на уток.
Долго я ничего нового не слышал о Егоре Ивановиче, но вот дня три назад узнал, что назначили его животноводом в колхозе.
Не поверил, подумал: опять молва что-то перепутала. Теперь все выяснится: Егор Иванович стоял на противоположном берегу и махал мне лохматой шапкой:
— Эй, охотник, подай кулас!
Я сел в лодку и начал грести.
— Шевелись, шевелись! — то и дело покрикивал Егор Иванович.
Не допустив меня до берега, он прыгнул в кулас, приказал:
— Поехали! — и, шумно вздохнув, продолжал: — Ну и жара… Здравствуйте.
Отвечая, я назвал его. Он взглянул на меня, тотчас узнал.
— Вот хорошо, что вы попались. Тогда я не пойду в район. Вертайте назад, Михаил Григорьевич.
— В чем дело, Егор Иваныч? — обеспокоенно спросил я, подумав, что в колхозе что-нибудь не ладится в строительной бригаде.
— Да разве так можно? Разве это по-хозяйски? Выгнал я скот на летние выпаса, ферму, как плановали, надо ремонтировать, а он лес не везет! — Егор Иванович сердито нахмурился. — Место для телятника своевольно выбрал в низине. Там же в половодье вода подходит, это же сырость сплошная, телята болеть будут. Я ему об этом толкую, а он заладил: «Я председатель, выбрал — так подчиняйся!» — Он помолчал, мимоходом заметил: — Я-то его не выбирал, голосовал против, но все же он, конечно, председатель, и мне его не осилить. Вот и пошел я к председателю райисполкома.
— А куда же правленцы смотрят? — удивился я.
— В том-то и дело, что правленцев никого нет. Кто на лову в море, иные в Астрахани по колхозным делам, вот Орешин и командует.
Лодка ткнулась носом в берег, остановилась, волна набежала, лизнула белый песок и отступила. Егор Иванович выпрыгнул из куласа, сказал:
— Расскажите председателю райисполкома о наших делах, а я пойду, время золотое: сенокос, овец купать надо, за ремонтом присмотреть. Всего хорошего, Михаил Григорьевич. — Егор Иванович пошел, махая лохматой шапкой, все еще зажатой в руке. Через несколько шагов обернулся: — Нарочного пришлите, телефон не работает — обрыв на линии. Столбов десять моряна подмыла, свалились наземь.
Егор Иванович прикрыл голову шапкой, быстро скрылся за бугром.
Дождавшись предвечерья, я пошел добывать кроншнепов. Спугнутые мною птицы, покружившись недалеко, вновь потянули к воде. Сделав круг над протоком, распластав крылья, они планировали на песок. Опустившись, бежали в ерик. Когда мелкая зыбь, поднятая их пробежкой, касалась пера на их округлом брюшке, они, вскрикнув как-то радостно и довольно, погружали длинные, загнутые книзу носы в воду.
Напившись, одни выходили на песок, другие, закрыв глаза, застывали неподвижно в протоке.
Прошло совсем немного времени, и передо мной собралась большая стая. К ней беспрерывно подлетали новые птицы. Шум крыльев, крики, посвисты волновали меня, но я не торопился с выстрелами, наблюдая за кроншнепами.
Наконец жара спала, и птицы начали улетать в степь на кормежку. Я поднял ружье. Вся огромная стая около скрадка мигом встрепенулась. Те, что отдыхали на песке, с криком взлетели, а стоявшие в воде, раскинув крылья и развернув веерами хвосты, торопливо побежали на берег, оставив позади проток, тоже взмывали вверх.
Дуплетом я сбил двух куликов. По всему берегу поднялись побеспокоенные птицы, покружились над ериком и потянули в степь. Я
