тени… демоны. И то, что в подвале. Что ты сделал тогда?
– Тогда?
– Когда я был маленьким.
Отец замер, удивлённо взглянув на сына. Помнит? Он-то надеялся, что Кан и Сюин забудут ритуал или посчитают его дурным сном. Память резко выбросила на волю воспоминания о безжизненном детском теле, из которого он самолично вынул душу, а затем…
– Защитил. От всего, что ты видел на берегу. Тебя это не коснётся, как и всё, чем я занимаюсь. – Амань помедлил и поправил повязку с лекарством на голове Кана. – Если кто-то и убьёт тебя, то только я – и то за твою беспросветную глупость. Иди уже, переоденься, если не собираешься в таком виде завоёвывать свою первую столицу.
– Я уже завоевателем стал?
– Малолетним. Не переживай, это твоя первая и последняя столица. Император предложил прекрасное место службы.
– Я не хочу в гарни…
– О, не переживай, тебе понравится. И никакой спокойной охраны с высоким довольствием и карьерным ростом – всё как ты любишь. Ты хорошо помнишь карты границ Линьцана?
Он всё исправит. Амань не спал эти два дня и теперь надеялся, что сможет умереть на пару часов, а потом он разберётся – с сыном, с Ваном и с Канрё. Впервые в жизни мысли о Севере и верховном жреце Линьцана успокаивали его – там будет как минимум безопасно.
9. Дэмин
Лоян, столица Империи Хань, состоял не только из Запретного города и кварталов, в которых жили знать и ремесленники. Между внутренними и внешними стенами столицы расположился район бедняков, грязное и тёмное место, где крошечные лачуги жались друг к другу глиняными боками, а точное число их обитателей было известно лишь Небу. Здесь правила нужда: за крышу над головой приходилось драться, не хватало ни тепла, ни еды, ни даже света. Цена человеческой жизни могла равняться чаше риса, да и то, если повезёт. Цинь Кан совершенно не знал, каково это – спать на улице, воровать, чтобы не умереть с голоду, и не иметь за спиной ни дома, ни имени, ни последнего цюаня[3].
Зато знал Цинь Дэмин.
Никто не мог сказать, сколько лет этому мальчику и где его нагуляла безумная мать. Дэмин рос, как дикий зверёныш, в том клоповнике, что по местным меркам всё ещё можно было считать домом. С самого детства он слушал бесконечные истории о придворном шэнми, который, по заверению матери, был его отцом, но выдумывала мать почти так же много, как и пила: не проходило и дня, чтобы она не сжимала чарку с дешёвым пойлом трясущимися руками. Чем старше Дэмин становился, тем больше сомневался в каждом сказанном слове, но никогда не спорил: мать была выше и сильнее, а значит, она и права.
Но рассказывала она самозабвенно: про далёкие острова, где правит великий царь и почитают культ Шэньхуо, про то, как Цинь Амань прибыл туда и увёз её, а потом… Потом, если мальчик был слишком легкомыслен и успевал скрыться, матушка переходила к побоям, повторяя, что он – демоново отродье, которому место на костре. Как Дэмин выжил, не знал даже он сам, но прятаться и молчать, чтобы не привлекать к себе внимание, он научился раньше, чем ходить. И всё же его наследство состояло из фамилии, которая не стоила в этом месте ничего.
В тот день, когда войско возвращалось в столицу, Дэмин и знать не хотел, даровало ли Небо победу над Канрё или нет. Его жизнь была далека от проблем государства, их перебивала стойкая нужда найти себе еду любыми способами. Тяжёлая работа в подпольных мастерских чередовалась с попытками хоть что-то украсть. За каждую чашу риса нужно было платить, а за возможность заработать – делиться. Дэмин не верил никому и почти не говорил: не потому, что не умел, а потому, что взвешивал каждое слово. И если Кан, который понятия не имел о его существовании, рос и становился сильнее, то Дэмин, хоть и был ненамного младше, но выглядел как ребёнок, – без солнца и мяса он мог если не умереть, то точно не вырасти.
А ещё у Дэмина был секрет, о котором он никогда не собирался рассказывать…
* * *
Впрочем, было бы ложью утверждать, что Кан ни о чём не знал. Несколько лет назад, когда они с сестрой играли в прятки, одна сумасшедшая добралась до чёрного хода в их поместье и начала кричать. Она звала Аманя, сотрясая воздух такими отборными ругательствами, что дети не смогли пройти мимо и спрятались за углом кухни, запоминая каждое слово. А запоминать было что: она кричала, будто их отец породил и бросил своего сына, бросил слова на ветер, бросил, в конце концов, и её. «Чудовище, монстр, ты оставил меня наедине с этим проклятым ублюдком! Видит Небо, культ Шэньхуо должен был сжечь тебя на Островах, ты околдовал меня, демон! А потом убил, убил их всех, ты всегда убиваешь с улыбкой на звериной морде!» – кричала умалишённая, а дети забрались на ограду, чтобы увидеть, кто же это такой интересный на улице.
– Ей язык вырвут, – тихо шепнула Сюин, протянув Кану руку, чтобы тот поднял её на черепицу.
– Всенепременно. А у нас разве есть брат?
«Жалкий трус, выйди и признай свои преступления!»
– Не удивлюсь. Отца часто не бывает дома.
– Он маме из-ме-ня-ет?
«Расскажи своей жёнушке, что ты творишь, когда тебя нет дома! Императору расскажи!»
– Ой, дурачок. Маму выдали за папу, потому что она сама проклятая. Думаешь, это по любви?
– Ну, это же не повод… – Кан провёл сестру к краю крыши так, чтобы они могли видеть сумасшедшую.
«Бездна должна была сожрать тебя, выродок!»
– Меня тоже отдадут за кого-то, кого отец выберет. – Сюин толкнула брата в плечо кулачком. – И если я встречу красивого мальчишку, то, конечно…
– Сюин!
– А что? Как будто тебя спрашивать будут. Это наш долг.
«Забери своего щенка туда же, откуда ты сам выполз!»
– Ну не с этой же. Ты посмотри, это глина в волосах?
– Мне кажется, её стошнило на ханьфу…
– Фу!
«Жизнь мне испортил, всю судьбу сломал, посмотри, во что я превратилась!»
Домашняя стража, которая до этого послала за городскими патрульными и молча отталкивала женщину, вдруг расступилась, а к ней, худой и взъерошенной, вышел сам Цинь Амань. Дети замерли в предвкушении. Но отец только смерил нищенку презрительным взглядом, поморщился и повернул голову к одному из стражников.
– Ты. Да, бестолочь, к тебе обращаюсь. В моём доме служат шуты или солдаты? За какие заслуги вы получаете жалование, если не можете разобраться с этим убожеством без моей помощи? – спросил он ледяным вкрадчивым тоном, а стражник с трудом выдержал его взгляд. – Отзовите патруль. Чернь невменяема. И бросьте меди – пусть помнит, что знать милосердна. Останется – прогнать.
Кан
