Однажды ночью он привязал двух кошек друг к другу за задние лапы бечевкой в десять футов длины и бросил их со стены на середину самой главной гряды…
Обезумевшие от падения с высокой стены животные… заметались с диким мяуканьем во все стороны, ломая своей бечевкой цветы. После пятнадцатиминутной яростной борьбы им, наконец, удалось разорвать связывавшую их бечевку, и они исчезли.
Бокстель, спрятавшись за кленом, ничего не видел в ночной тьме, но по бешеному крику двух кошек он представил себе картину разрушения, сердце его, освобождаясь от желчи, наполнялось радостью. Бокстель… оставался до утра, чтобы собственными глазами посмотреть, в какое состояние пришли грядки его соседа после кошачьей драки. Он окоченел от предрассветного тумана, но не чувствовал холода. Он согревался надеждой на месть. Горе соперника вознаградит его за все страдания.
Утром обследовать сад вышел Корнелиус.
Вдруг он замечает на земле, которая еще накануне была выровнена, как зеркало, борозды и бугры; вдруг он замечает, что симметричные гряды его тюльпанов в полном беспорядке, подобно солдатам батальона, среди которого разорвалась бомба. Побледнев, как полотно, он бросился к грядам.
Бокстель задрожал от радости. Пятнадцать или двадцать тюльпанов, разодранных и помятых, лежали на земле, одни согнутые, другие совсем поломанные и уже увядшие. Из их ран вытекал сок – драгоценная кровь, которую ван Берле согласился бы сохранить ценой своей собственной крови.
О неожиданность, о радость ван Берле! О неизъяснимая боль Бокстеля! Ни один из четырех знаменитых тюльпанов, на которые покушался завистник, не был поврежден. Они гордо поднимали прекрасные головки над трупами своих сотоварищей. Этого было достаточно, чтобы утешить ван Берле. Этого было достаточно, чтобы повергнуть в отчаяние убийцу. Он рвал на себе волосы... <…>
Желая избегнуть в будущем подобного несчастья, он распорядился, чтобы впредь в саду, в сторожке у гряд ночевал садовник. Бокстель… стал ждать более подходящего случая.
Между тем зависть Бокстеля усиливается тем, что общество любителей тюльпанов города Хаарлема объявило награду тому цветоводу, кто вырастит уникальный цветок – черный тюльпан. Это задача «неразрешенная и считающаяся неразрешимой», так как «в эту эпоху в природе не существовало даже темно-коричневых тюльпанов». «Тем не менее весь мир тюльпановодов переживал величайшее волнение. Некоторые любители увлеклись этой идеей, хотя и не верили в возможность ее осуществления; но такова уж сила воображения цветоводов: считая заранее свою задачу неразрешимой, они все же только и думали об этом большом черном тюльпане…».
Похоже, что премия может достаться Корнелиусу.
Как только эта мысль (вырастить черный тюльпан. – Е.Ч.) засела в проницательной и изобретательной голове ван Берле, он сейчас же спокойно принялся за посевы и все необходимые работы, для того чтобы превратить красный цвет тюльпанов, которые он уже культивировал, в коричневый и коричневый в темно-коричневый.
На следующий же год ван Берле вывел тюльпаны темно-коричневой окраски, и Бокстель видел их на его грядах, в то время как он сам добился лишь светло-коричневого тона.
Бокстель, снова побежденный Корнелиусом, чувствует отвращение к цветоводству и отдает все свое время наблюдению за работой ван Берле.
У Бокстеля в земле сгнивали луковицы, в ящиках высыхала рассада, на грядах увядали тюльпаны, но он отныне, не жалея ни себя, ни своего зрения, интересовался лишь тем, что делалось у ван Берле. Казалось, он дышал только через стебли его тюльпанов, утолял жажду водой, которой их орошали, и утолял голод мягкой и хорошо измельченной землей, которой сосед посыпал свои драгоценные луковицы. Но, однако, наиболее интересная работа производилась не в саду.
Когда часы били час, час ночи, ван Берле поднимался в свою лабораторию… и там… Бокстель видел, как работает гениальная изобретательность его соперника.
Он видел, как тот просеивает семена, как поливает их жидкостями, чтобы вызвать в них те или иные изменения. Бокстель видел, как он подогревал некоторые семена, потом смачивал их, потом соединял с другими путем своеобразной, чрезвычайно тщательной и искусной прививки. Он прятал в темном помещении те семена, которые должны были дать черный цвет, выставлял на солнце или на свет лампы те, которые должны были дать красный, ставил под отраженный от воды свет те, из которых должны были вырасти белые тюльпаны. <…>
Странное дело – такой интерес и такая любовь к искусству не погасили все же в Исааке его дикую зависть и жажду мщения. Иногда, направляя на ван Берле свой телескоп, он воображал, что целится в него из мушкета, не дающего промаха, и он искал пальцем собачку, чтобы произвести выстрел и убить ван Берле.
Случай погубить Корнелиуса Бокстелю действительно скоро представился. К Ван Берле приезжает крестник – важный политический деятель того времени, противник Вильгельма Оранского. Он отдает ему на хранение какой-то сверток. Сцену наблюдает в бинокль Бокстель и догадывается о том, что это могут быть «бумаги политического характера», документы оппозиции.
Между тем Корнелиус на шаг от выведения черного тюльпана: он снимает с грядки «еще бесплодные луковицы от посаженных тюльпанов цвета жженого кофе; их цветение… должно было дать тот знаменитый черный тюльпан, которого добивалось общество цветоводов города Хаарлема».
Итак, 20 августа 1672 года в час дня Корнелиус находился у себя в сушильне. Он любуется полученными луковичками.
…Он с наслаждением рассматривал три маленьких луковички, которые получил от только что снятой луковицы: луковички безупречные, неповрежденные, совершенные, – неоценимые зародыши одного из чудеснейших произведений науки и природы, которое в случае удачи опыта должно было навсегда прославить имя Корнелиуса ван Берле.
– Я выведу большой черный тюльпан, – говорил про себя Корнелиус. – Я получу обещанную премию в сто тысяч флоринов. Я раздам их бедным города Дордрехта… Хотя... <…> …Было бы очень приятно потратить эти сто тысяч флоринов на расширение моего цветника или даже на путешествие на Восток – на родину прекраснейших цветов.
– Вот, однако же, прекрасные луковички; какие они гладкие, какой прекрасной формы, какой у них грустный вид, сулящий моему тюльпану цвет черного дерева! Жилки на их кожице так тонки, что они даже незаметны невооруженному глазу. О, уж наверняка ни одно пятно не испортит траурного одеяния цветка, который своим рождением будет обязан мне.
Корнелиус предается размышлениям о том, как назвать новый сорт тюльпана – детище «его бдений, его труда, его мыслей».
“Tulipa Nigra Barlaensis”... Прекрасное название. Все европейские тюльпановоды… вся просвещенная Европа вздрогнут, когда ветер разнесет на все четыре стороны это известие.
– Большой черный тюльпан найден.
– Его название? – спросят любители.
– “Tulipa Nigra Barlaensis”.
– Почему “Barlaensis”?
– В честь имени творца его, ван Берле, – будет ответ.
– А кто такой ван Берле?
– Это тот, кто уже создал пять новых разновидностей: “Жанну”, “Яна де Витта”, “Корнеля” и т.д.
<…> И о моем “Tulipa Nigra Barlaensis” будут говорить и тогда, когда, быть может, мой крестный, этот великий политик, будет известен только благодаря моему тюльпану, который я назвал его именем.
А дальше – мечты о славе и снова о том, как будут потрачены сто тысяч, которые, кажется, уже в кармане.
Очаровательные луковички!
– Когда мой тюльпан расцветет, – продолжал Корнелиус, – я раздам бедным только пятьдесят тысяч флоринов... Остальные пятьдесят тысяч флоринов я употреблю на научные опыты. С этими пятьюдесятью тысячами флоринов я добьюсь, что тюльпан станет благоухать. О, если бы мне удалось добиться, чтобы тюльпан издавал аромат розы или гвоздики или, даже еще лучше, совершенно новый аромат! Если бы я мог вернуть этому царю цветов его естественный аромат, который он утерял при переходе со своего восточного трона на европейский, тот аромат, которым он должен обладать в Индии, в Гоа, в Бомбее, в Мадрасе и особенно на том острове, где некогда, как уверяют, был земной рай и который именуется Цейлоном. О, какая слава! Тогда, клянусь! Тогда я предпочту быть Корнелиусом ван Берле, чем Александром Македонским, Цезарем или Максимилианом. Восхитительные луковички!..
Корнелиус наслаждался созерцанием и весь ушел в сладкие грезы.
В этот момент его приходят арестовывать. На него донес Бокстель, зная, что за хранение документов оппозиции полагается смертная казнь. Сначала Бокстель испугался мысли о доносе, поскольку это могло привести Корнелиуса на эшафот. Но к зависти добавляется желание прикарманить сто тысяч: «Может быть, завистник не поддался бы простой жажде мести, терзавшей его сердце, если бы демон зависти не объединился с демоном жадности».
