по рваным слогам вбивающие поэтическую суть смысла под толстый череп.
Мила не сразу заметила молча стоящего, влюбленно глядящего Лёву. Все эти влюбленные взгляды она привычно ощущала, как плотное внешнее давление, как будто в нее непрерывно целятся или давят пальцем на лицо. Она привыкла. Иногда – все боялись спросить, почему не всегда – Мила при чтении надевала маленькие кругленькие очки. Лёва с опаской, но – приближался. Миле пришлось поднять голову от книги, и очки в залитой солнцем комнате враждебно сверкнули Лёве. Лёва замер перед ее креслом, как школьник сомкнув прямые ноги. Она посмотрела на любовника, как бы не сразу узнавая. Но вот теперь уже вспомнила с вялым приветом. Ее несобранный взгляд вгонял Лёву в теплый ступор (если двинешься, тепло уйдет). Ее привет лишь слегка шевельнул улыбкой ее пухлые губы и огромные глаза, и Лёва растворился в мягком свете ее лица, которое обратилось на него лишь для него одного.
– А, Лёва, опять ты так спозаранку, – и ранним утром ей не отдохнуть от всей этой любовной муры.
Впервые в жизни Лёва мог уверенно сказать себе, что они наедине. Казалось, сама вероятность этого уже выдохлась за многое время бездействия. И найдется ли теперь новенькая. Новенькая вероятность, новый свеженький шанс. Шанс разглядеть ее без всяких помех. Вдвоем с Милой у него была единственная фотография. Мила на ней хохочет, возможно, как раз над ним, если судить по его сердито сдвинутым бровям под большой соломенной шляпой. Контуры лиц немного смазаны – видимо, Давыдов тоже хихикнул, и камера дернулась.
Но Мила больше не поднимала глаз. У нее никогда не бывало отговорки, что она занята чтением. То есть она никогда не оправдывалась в своем невнимании к другим ближним, рядом стоящим, и даже в упор ожидающим светской болтовни. Лёва нисколько не удивлялся, когда, например, пощекотав пальцем ее палец, уцепившийся за открытую книгу, и предлагая прогуляться, слышал в ответ: «На мне халат». А интересуясь, не хочет ли она поговорить, видел поднятую к его лицу руку: «У меня яблоко». При этом она, отвлекаясь на эту болтовню, могла перелистнуть по ошибке две страницы, но совершенно это не заметив и не потеряв нити книги, ее богатое воображением восприятие, незаметно для нее, мгновенно заполняло, восстанавливало пробелы – и даже лучше, чем на слипшихся страницах. Между тем она не забывала следить краем глаза за перемещениями Лёвы и подтянула ножки, готовая встать и мгновенно увеличить дистанцию.
Лёва покорно тихо вздыхал: что поделать, эти смертно-тихие час или два можно было только молча почтить и проводить в небытие. Позвонил телефон. С трубкой у уха Лёва кивал невидимому Давыдову: «Да, у нас с Милой всё хорошо». «Ага, как же», – думала Мила, осматривая на ноге линяющий нос домашнего тапка.
Лёва по широкой дуге подбирался ближе. Мила наблюдала за ним не глядя и без всякого интереса. Лёва продолжал недоумевать, какой смысл – читать и читать. От книги отрываться не хотелось, хоть она и понимала, что ее в высшей степени деловой вид не очень-то вдохновляет Лёву, и вот он начал вертеть в пальцах что-то в кармане. Видимо, Мила сделала какой-то неосторожный жест, потому что Лёва, томимый ожиданием, не уходил. Мила читала, а он стоял. Как ни была интересна книга, раздраженным краем глаза и уха было видно, что у него там в кармане как будто недоеденный сухарь. Раздражало это не меньше, чем шарканье Лёвиных башмаков. Наконец, достал. Он таки добился своего, Мила оторвалась: нет, коробок спичек. Пустой. На стене, блеснув крыльями, вздохнула муха. Мила обреченно вздохнула тоже: «Да, Лёв». Лёва заулыбался, как будто увидел первый краешек нового солнца. И поскреб ногтем по спичечному коробку. Мила с удивлением заметила, что с того весеннего вечера знакомства больше не задумывалась, какого цвета у него глаза.
– Это твоя любимая книга? – спросил Лёва.
– Да. Сегодня и, вероятно, на следующую неделю.
Лёва спросил, может ей интересно, что теперь ему делать. Она ответила, что, конечно, интересно, но она как-то не успела спросить.
– Ты куда?
– Во двор, подышу один, – сказал Лёва.
– Давай. Если обрадуешься чему, сразу зайди и скажи.
С безнадежным детским вздохом, которого он по обыкновению безотчетно не сумел сдержать, несмотря на то, что всегда говорил себе больше этого не делать, Лёва отвернулся и вышел.
Если Мила оставалась к приходу почты, половину конвертов она не глядя выбрасывала – так исчезала половина всех огорчений. К другой половине она почти не прикасалась. На столике опять лежали деньги. Миле приходилось все тратить, чтобы не пришлось лишать мужа удовольствия давать ей деньги. Ей бы и хотелось тратить меньше, но тогда пришлось бы вступать в тягостно-вялые диспуты. Проще было молча брать и раздавать кассирам в магазинах. Доставлять удовольствие всем на обеих стадиях. Взял-отдал. Гардеробные забиты вещами одежды. Откуда они все взялись? Ей казалось вдруг, что дом увеличивается, и она выходила. Жить дома одной не всегда хотелось, хотелось пожить одной среди веселой улицы.
Тут очень кстати терпению библиотеки пришел конец. Пришло уведомление, что Мила задерживает книгу сверх всякой меры. Они устали оправдываться перед читателями, которые требовали в читальном зале ее. С них достаточно и того, что они изворачивались, убеждая тех, что есть книги и получше. «Теперь всё, Милочка! Пожалуйте сдать». Они, однако, обещали ей ее выдать снова в конце месяца.
Библиотека была рядом. Погода была не очень. Но все же Мила собралась. Она ходила туда не столько читать (вернее, она вообще там не читала), сколько смотреть на людей в читальных залах. То же касалось почтамта и зоопарка.
В библиотеке один сидел с таким видом, как будто не сидел, а стоял и отвечал кивками на бурные овации. На другом столе были разложены книги, обложки которых содержали слова «плохо» или «хорошо». Увидев под другой настольной лампой стопки книг с именем деда, она радостно посмотрела на читателя. Но тут же опешила, это был не Лёва. Было странно так обмануться. Оказывается, еще кто-то читал книги деда. Свою книгу она сдала, новую брать не стала – она стала опасаться последствий. Всех этих библиотечных угроз – в письменном виде они действительно выглядели угрожающе.
Она торопилась уйти. Она понимала, что и тут будет всем мешать. На этот раз – мешать читать. Что может быть хуже, чем мешать читать. Но всё же ей позволила чуть задержаться одна сценка. У стойки выдачи оказалось, что какой-то книги не оказалось. И щуплый тот обделенный читатель преобразился, он мгновенно