штанину мужа, когда бедные акробаты падали вниз из-под купола. Ее разочаровали и слоны, в особенности их человеческие голые колени. На эти гладкие огромные колени было противно смотреть. В довершение, она не засмеялась даже, когда клоун, бегающий между трибун, брызнул из глаз струей прямо любовнику в нос ему на вдохе, и тот закашлялся, когда у него потекло через рот. Любовник кашлял и ржал вместе с мужем, который хлопал его по спине, чтобы тот не сильно захлебнулся, а неслышная в громе смеха Мила что-то утешительно говорила Лёве и протягивала ему платок.
На манеже, тем временем, сами того не ведая, устроили сцену с палубы ковчега. Были все. Как будто сто петухов пытались перекричать сотню ишаков, неслышный в этом гаме оркестр мог изображать лишь пантомиму игры на инструментах. Однако никакой гвалт не мог скрыть внезапное единое движение трибун. Все зрители замерли. Это был он – не приходилось сомневаться, кто именно. Он самый. Жираф Михаил. Он не имел ни малейшего намерения участвовать в представлении. Во всем этом цирке. Его запрокинутый под купол черный глаз вбирал в себя весь цирк. И там каждый с любого ряда мог разглядеть свое отражение. Михаил демонстрировал полное нелицеприятие. Ко всему. Как и Мила. Которую не впечатлил и сам Михаил. Ее не интересовало ничего, кроме работы.
Дед действительно поискал. Звонил и даже куда-то ходил звонить через кого-то.
И их уже встречали у открывавшихся дверей лифта: «Мой дорогой друг, какая радость вновь видеть вас, и наша фирма всегда готова к этой радости… Работа? Всё как раз наоборот. Мы убеждаем наших работников отдохнуть от работы. Я буквально заставляю уезжать в отпуск», – при слове «отпуск» у этого дедовского друга мелькнул в глазах испуг, как будто он проговорился. За его спиной кто-то всхлипнул.
– По телефону вы сказали, что у вас есть вакансии.
– Да, – ответил друг и замолчал, как будто всё объяснил и, кстати, дважды – он то же самое сказал и по телефону: «Да».
– И работы много? – хотел было начать с другого конца дед.
– Еще бы.
Но тут кто-то из немой толпы за спиной этого друга не справился с душившими слезами. Остальные тут же заволновались: «Успокойтесь, успокойтесь». И все голоса уже далеко удалялись в неосвещенном коридоре. Их всех буквально сдуло. Тихо шурша одеждами, они в трауре провожали кого-то плачущего в отпуск: «Не убивайтесь так». Дед и Мила стояли как пришли, у лифта, в темном без лампочек одиночестве. Ими больше не занимались.
В филиале им сказали:
– Наш филиал переводят на другой берег. Я это слышал уже от троих моих сотрудников. Значит, правда. В полном составе, представляете. Как вам нравится такая наглость. Переправа. Все на весла, и вперед в открытое море, – так директор филиала, видимо, называл Волгу, – А нам нужен именно правый берег. И это не каприз. Я-то на левом берегу живу, и капризом было бы как раз желание работать на левом.
В обществе своих работников он уже много наговорил об этом левом береге за своей стеной, и это уже никого не пугало, и он, было, перестал о нем говорить. А теперь вот почему-то увидел повод и снова разошелся. Деду с Милой было очевидно, хоть и смутно, что по незнанию они бестактно напомнили опять о какой-то беде, и им приходилось теперь извиняться.
– Да разве мы сами не думали о левом береге. Это вы правы, давно думали, – сказал директор филиала в грустные глаза Милы. – Но переезды – это смерть, – говоря о левом береге, директор указывал на глухую стену за спиной. Наличие лишь маленького окошка под потолком нисколько не снижало серьезности его слов. Не глядя он бил по обоям задней частью кулака: «Птап, птап».
– Они там думают, что мы просто не способны подняться с места. Нет. Я всем отвечаю, что даже если завтра они задумают перевод на луну, это будет полбеды от этой. Нам легче перебраться на луну. Что тут хитрого. Оп, и там. Никто не будет хныкать. Мы приспособимся. А знаете как? Просто надышимся тут в последний раз вдоволь и спокойно проспим весь полет. В переезде на луну никто не найдет несправедливости. Ведь так. Так ведь нет. Нужно заставить людей переехать на другой берег реки с этого берега. Вот он способ поступить несправедливо, вот она суть издевательства. Говорю вам, вот оно.
Однако это странно – вроде он начал говорить в этом духе чуть раньше, чем Мила о нем подумала, о нем – о духе этом. «Вот оно». Она, как и он, уже не верила в работу. Ее большие грустные глаза директор истолковал как неизбывное сочувствие к себе. Мила первая протянула руку и крепко сжала мужскую руку. Работодателя, возможно, смутило и то, что Мила подмигнула одному из портретов на стене. И теперь, досадуя на свое красноречие, он принялся уже сам ее утешать:
– Ну что вы, все с нами будет в порядке, не расстраивайтесь так. Я все улажу. Я им скажу, что с нас довольно. Да, поверьте, с нас хватит, – он уже улыбался и, провожая их с дедом к выходу, был уже искренне не так печален. Он был неузнаваем. На прощание он с уверенной и спокойной улыбкой повторил, что сыт по горло.
Они побывали еще в паре мест. Там только тупо вылупились на нее:
– Простите, это вы внучка?
– Еще бы не я.
И дед за руку увел от тех мест внучку в другое место:
– Просто, то действительно тебе не годилось. Вот тут, да… здесь нас ждут.
Действительно, опять ждали. Деда горячо расцеловали.
– Ее? Боже мой! Куда?.. На какую должность, вернее – с кем?.. Никто не подготовлен видеть ее рядом с собой на рабочем месте… – глаза этого бедняги всё быстрее перебегали от деда к внучке. – Не смотря на все возможные, все мыслимые предосторожности… Ежедневно?.. Конец работе. Бессонница сотрудников. Склоки сумасшедших. Банкротство. Да и зачем работать – вам же всего семнадцать.
– Семнадцать и пять, – поправила Мила.
– Как, и пять?.. Впрочем, тем более, милая моя, дорогая… И это исключая другие обстоятельства.
– Например, беременность? – Мила мигом обернулась к нему со зло-сверкнувшим интересом.
– О да, например. Вы будете очень этим заняты.
– Зря вы так думаете.
– О, извините.
– Нет, это вы извините.
– Не стоит извиняться, – забеспокоился работодатель.
– Почему же? Как раз наоборот.
– О, спасибо, – сказал он с облегчением.
– Не за что.
– Как это не за что? – опять забеспокоился работодатель.
Но дед, уже в
