достиг пароксизма беспредельной ярости. И не было намека на жалобы, это были односторонние окончательные проклятья. За всеми настольными лампами все подняли головы в зеленом полусвете. Видно было, что ему и всем это сейчас доставит удовольствие. Все в предчувствии небывалого дикого наслаждения замерли. Эта разрушительная сила копилась в нем годами, может вынашивалась с детства. Теперь он мог ей отдаться целиком. Все, и он, понимали, что его номер не пройдет. Но всем было хорошо, всем нравились его интонации и их набор. И никто тут не обращал внимания на Милу, никто на нее не пялился (как это было на улице). Она была одной из них, она была на седьмом небе. Обездоленный читатель сумел выпрямить сутулую спину, его худосочное тело в широком пиджачонке чуть не выпрыгивало из колышущихся штанов, оно ритмично дергалось внутри этих пустот прямой натянутой струной, проклиная все печатное дело начиная с Гуттенберга. Вообще всю письменность… Кирилла и Мефодия… Оглушенная библиотекарша в умилении не смела вытирать глаза, она сдерживалась, чтобы не протянуть к нему руки, и запихивала поглубже таки всплывшую из кучи на ее стойке ту самую, требуемую книжонку. Библиотекарша из осторожности ему не возражала: ведь с первого взгляда нельзя было исключить той возможности, что этот человек – студент! – а значит, станет большим человеком. В окна сверкали молнии.
Библиотекрашу спас под звуки грома другой читатель: он вдруг затряс жалкой книжонкой: «У меня твоя книга. Я хотел другую». Тут вскочил другой: «А у меня твоя. Я другую не хотел, я думал у меня та же самая». Из дальнего угла раздался еще писк: «А у меня вообще новая. Страницы склеены. Ее вообще никто не читал, и я тоже не собираюсь». Тут и остальные слегка переполошились и стали пялится на переплеты своих книг, как будто видят их впервые, что в общем-то было правдой – никто ведь толком не проверяет и не осматривает со всех сторон поверхность книги, всем невтерпеж ее сразу раскрыть и покопаться внутри.
По звуку между тусклыми лампами трудно было определить, сколько человек смеются. Мила тоже смеялась и тихо хлопала в ладоши. Невероятные аплодисменты заполнили весь плотный замкнутый объем, некоторые читатели покидали зал в слезах, уже не в силах больше читать. Кто знает, может, они уходили навсегда. В этот окончившийся уже дождь.
Мила радостно вселялась в походку прохожих, идущих навстречу, в целые семьи с детьми, в объемы углов домов, в дальние солнечные концы улиц, в светлые слои низких воздушных струй.
На рыхлой земле много людей в оранжевых жилетах рассаживали саженцы, они хотели более зеленого лета в следующий раз. Что-то тяжелое упало из их рук на мягкий летний тротуар – бпук. Она отвлеклась на это. Это было, когда она шла мимо театра, и ее буквально схватили на улице. Они, те, что из театра, ищут замену статистке на роль принцессы. Это не отнимет много времени, нужно либо стоять, либо сидеть одетой-разодетой в шелка и камни.
– Поторопитесь, у меня приятное предчувствие, что я буду вами гордиться, – сказал ей незнакомый человек, который был режиссером (еще у него была аптека тут на углу, а еще на радость всем каждую масленицу он хорошо и с хорошим настроением лазил по высокому оледеневшему столбу на площади).
– Как вы себя чувствуете в этом костюме?
– Плохо, – ответила Мила, – Мне холодно.
– Это так! – подхватил режиссер, – Первый раз на сцене. Это восхитительно.
Она не могла отказать, но когда показалась на сцене, произошел скандал. Зрители начали шикать на ведущих артистов и всех прочих, кто пытался со сцены что-то изобразить. И с невидимой галерки громко предложили смыться со сцены всем, кроме нее.
Она уже догадалась, что ее театральная карьера кончилась, но решила досидеть на троне да конца. Не совсем было понятно, почему принцесса сидит на троне, но по взлохмаченным волосам было понятно, кто из герцогов будет сейчас обращаться к ней с репликами. Это было долго и громко. Наступило ожидание безумия. Видимо, начиналась развязка. Финальная сцена потрясала скоростью. Вся аристократия быстро и молча проткнули друг друга насквозь широкими белыми мечами. А кое-кто явно с боку припека. Проткнулся. Занавес. Так кончилась ее театральная карьера.
В местной газете появились сразу аж две заметки. Режиссер был в восторге. В одной были сплошь жалобы на крик, хоть и кричали не со сцены. Другая вышла под заголовком «Уж очень они кричат».
Вчера Мила пока убивала время в ожидании, когда будут бить часы на набережной, заинтересовалась двумя мокрыми собаками у самой воды (не только Давыдов и Лёва замечали собак). Они, мокрые собаки, стояли перед третьей с сухой шерстью. Собаки не издавали ни звука – без собачьих слов было понятно: они уговаривали сухую искупаться. Наконец, та решилась прыгнуть в воду, и две забегали по каменным плитам, бурно дирижируя хвостами. Так же молча вся мокрая тройка радостно взбежала на аллею выше. Мила, стараясь на них не коситься, спокойно последовала к тому месту парка, где они откапывали землю. Всё происходило очень быстро и четко, собаки метнулись наверх по всем ступеням и были уже на взвозе, на дворе большой мясной лавки и ждали. Вышел мясник, подобрал что-то блестящее с земли и вывалил из ведра приличного вида обрезки с костями. «Они торгуют!», – Мила едва держалась от возбуждения, а собаки мгновенно и, по прежнему своему обыкновению, без звука исчезли. А внизу на набережной еще оставались несколько других на поводках с сопровождающими, которые были заняты другим делом – они там звонко тявкали.
Расскажи Мила этот случай Давыдову и Лёве, она бы получила редкое удовольствие, вогнав их в легкий кататонический ступор. Но нет. Ее поразило не то, что собаки нынешним летом торгуют, а то, что все кругом чем-то заняты. Работой.
Лёва и Давыдов переглядывались: в руках Милы уже не в первый раз появлялась газетенка с объявлениями о работе. Муж и любовник одновременно хотели напугать ее взглядом. Напрасно. Милу ободряло, что ни одно из ее электронных писем работодателям не было возвращено ей обратно (обратно на телефон не возвращалось ни одного кибернетически-почтового конверта). Это вдохновляло ее на всё множество последующих. Она, конечно, допускала, что не все из них будут прочитаны, но предпочла бы, чтобы такого не происходило. Зная Давыдова и Лёву, Мила не собиралась посвящать их в свои ожидания. Хотелось им возразить, но ей было некогда. Их назойливое внимание не могло вызывать у нее ничего, кроме раздражения.
– Тебе плохо?
– Ты от чего-нибудь страдаешь?
– Расскажи,
