себе, какое мрачное было время тысячу лет тому назад, там это видно по зданиям. Почти пустой автобус обогнал меня, водитель на ходу открыл двери, чтобы выбросить свой еще горящий окурок. При этом открылись сразу обе двери, и передняя, и задняя. Водитель это делает по привычке, у него почти никогда не бывает пассажиров, автобус почти всегда пустой. Однажды школьник с ранцем, прислонившийся к задней двери, выпал из автобуса. Его нашли только несколько часов спустя, потому что единственные два пассажира, ехавшие вместе с ним, сидели спереди и ничего не заметили. Но было уже поздно и ребенок умер той же ночью. На процессе водитель не мог ничего сказать в свою защиту. Да и что тут скажешь, повторяет он целыми днями. Приговор, кстати говоря, еще не вынесен. От холода мои руки стали красными как раки. Я все еще иду.
Пятница, 13.12
Шел всю ночь напролет. Окраины Парижа. Это был день, когда мой дед отказался вставать с кресла, вынесенного на улицу, перед дверью. На заднем плане крестьянский двор, между проржавевшими железными стойками была натянута проволока, на ней – бельевые прищепки. Утки возились в небольшой глинистой яме, в которую набежала вода. На некотором отдалении – сарай и домик, какие строят для вышедших на пенсию работников железной дороги. По этой ветке поезд ходил всего лишь раз в день. Мой дед сидел в кожаном кресле, закутанный по грудь в одеяло. Он отказался вставать с кресла безо всяких объяснений. Поскольку погода была хорошая, его оставили сидеть, потом же ему построили нечто вроде временной будки, стены которой были устроены так, что их можно было легко и просто снова разобрать, если на дворе становилось тепло. Крыша покрыта рубероидом. За спиной у деда, в первом здании за крестьянским двором, находится ресторан. В меню указано много всего разного, но официантка говорит всегда: этого у нас больше нет, а вот это только что кончилось, а свинины нет тем более, потому что мясник ничего толком не поставляет. Есть только рыба, разных видов, и так каждый день, с тех пор как существует это заведение. Между столами тут, между прочим, расставлены аквариумы, в которых плавают карпы, форель и некоторые совсем уж экзотические рыбы, среди них – электрический угорь, который может выпускать мощные разряды тока. Но этих рыб никогда не вынимают из воды и не пускают в пищу; откуда рыба попадает на кухню, остается загадкой. «Если мне хочется есть, то хочется очень», – было написано на всех аквариумах, и стоило забросить туда крошки, как рыбы жадно набрасывались всей стаей. Дед как-то раз дал понять, что у него такое чувство, будто у него переломаны все позвонки, и только когда он сидит, откинувшись в кресле, они еще как-то держатся вместе. Если же он встанет, позвоночник, дескать, рассыпется как груда камней. Особенно это заметно, по его мнению, по ключицам: для наглядности он попытался сделать нечто вроде круговых движений плечами, и то, что с одним плечом это никак не получилось, служило, с его точки зрения, доказательством того, что его ключицы не имеют никакой прочной опоры в позвоночнике, особенно левая. Одиннадцать лет дед просидел в кресле, потом он встал, пошел в ресторан, находившийся за его будкой, заказал себе еду, поел рыбы, а когда он хотел расплатиться, оказалось, что бумажные деньги, которые у него были с собой в кармане, уже вышли из оборота, их отменили много лет тому назад. Дед отправился в гости к своей старой сестре, улегся там в кровать и снова отказался вставать с нее; бабушка перестала что бы то ни было понимать, зато все очень хорошо поняла сестра; бабушка приходила каждый день и все пыталась уговорить деда подняться, но он не желал ее слушать. Месяцев через девять бабушка стала ходить не каждый день, а раз в неделю, и так продолжалось сорок два года. В их золотую свадьбу она пришла даже два раза подряд за неделю, потому что день свадьбы был как раз накануне ее обычного визита. Дорога была длинной, и она всегда приезжала на трамвае. Но по прошествии многих лет трамвайную линию ликвидировали, рельсы разобрали и пустили автобусы. Всякий раз, когда бабушка приходила, она приносила с собой дедушкины резиновые сапоги, показывала ему и пыталась уговорить его встать и надеть их. Прошло сорок два года, когда произошла небольшая неприятность. Толпа пассажиров выпихнула бабушку из автобуса, и пакет с сапогами вывалился у нее из рук, она же не успела его подхватить, как уже подкатил следующий автобус и проехался прямо по сапогам. Что делать? Прежде чем идти к дедушке, бабушка купила новые сапоги. Увидев обновку, дедушка заинтересовался и пожелал проверить, будут ему жать эти сапоги или нет. Он натянул их, встал и пошел с бабушкой. Два с половиной года спустя он умер после удачной игры в кегли, когда он выиграл все партии. Он умер от радости, поскольку его больное сердце просто не выдержало, слишком велика была радость.
Взгляд в сторону большого леса среди бури. Весь день шел дождь, всю ночь, холодный и сырой, вперемешку со снегом. Обломки трейлера, попавшиеся на глаза перчатки, ночной марш-бросок, авария, встреча с русскими, которые приняли меня. Холм в городе образовался из мусора, накопившегося тут в эпоху Людовика XIV, в те времена тут было чистое поле, отходов было так много, что они образовали плотную массу, и теперь посреди города возвышается обыкновенная гора с мощеными улицами и высокими домами.
Я пытался найти стрелу Клода, которую он всадил высоко в ствол дерева и которая все время неизменно торчала из ствола, но она истлела за эти годы, сказал он, и недавно свалилась; он нашел ее на земле, в стволе остался только наконечник. Птицы использовали эту стрелу как ветку и садились на нее, часто он видел, говорит Клод, что там сидело по пять-шесть дроздов одновременно. Лимон, маленький и высохший, который он сорвал в Ин-Галле во время путешествия по Сахаре, с первого дерева, сохранился у него до сих пор. Порох и патроны, сказал Клод, он делает сам, даже ружье он смастерил своими руками.
К утру я добрался до окраин Парижа, но до Елисейских полей нужно было идти еще полдня, я дошел дотуда, притом что мои ноги так устали, что я двигался уже бессознательно. Один человек решил пройти через лес и сгинул там. Один человек гулял в одиночестве со своей большой собакой по широкому
