но при этом «я не сознаюсь!».
– Понятненько… Тогда послушай внимательно – я запрещаю, строго запрещаю! Попользует тебя, и станешь ты порченой, никому не нужной. Небось ведь родители говорили, что девство свое нужно только мужу дарить! Говорили?!
Очередной безмолвный, чересчур поспешный кивок.
– Ну вот! А Горыня замуж тебя не зовет, а коли и позовет, так он ведь язычник, а ты христианка. Тебе за него замуж нельзя.
В первый раз за время разговора Беляна подняла на меня взгляд. Взгляд, полный отчаянного протеста и несогласия с моими словами.
– Не упрямся, девка, я дело говорю. И вот что еще тебе скажу – коли люб он тебе, будет твой, научу, как. Но слушай меня внимательно и выполняй все в точности. Я разрешу Горыне с тобой общаться – ему одному. А ты с ним говори прямо, что чувствуешь. А еще добавь, что одна осталась на белом свете, без родителей, свеями погубленных. Что названный брат – хоть и добрый малый, но чует твое сердце, что сгубят его скоро. Да и разве заменит брат доброго мужа? Короче, дави на жалость, с придыханиями, слезами в глазах – природа тебе подскажет.
Ярко выраженное неприятие в глазах Беляны постепенно сменяется интересом, а на лице ее заиграло задумчивое выражение. Ага, пошел процесс…
– А когда начнет предложения всякие делать, блуд предлагать, так и ответь: с радостью подарила бы свою любовь, да зарок тобой дан перед родителями – девство свое только мужу отдать. И мужу христианину. И что если он сам тебя действительно любит, то пусть крестится – а крестить его могу и я, то есть названный брат. И про Бога рассказать, и про вероучение… Поняла?
Девчушка азартно кивнула, и с того момента Горыня стал познавать на себе, что же это такое – женское коварство…
Нет, до того, как я вступился за «сестер», он бы просто взял Беляну, силой или по согласию, не так это и важно. Взял бы как одну из многих полоненных баб после боя или дешевую наложницу – уверен, что в его жизни такое случалось не раз.
Но когда начал действовать мой запрет, когда девчонка сама проявила о нем заботу, Горыня увидел в ней человека. Нет, даже не так – женщину. Объект воздыхания, восхищения, преклонения. Конечно, венд этих слов даже не знает. Но вскоре поймет (а скорее, уже даже понял) их значение…
То ли Белка уже имела определенный опыт по ухаживанию со стороны парней, то ли ей действительно дан природный талант, но она оказалась опытным «рыбаком», способным вытащить из воды даже очень крупную рыбу! Это когда приходится аккуратно подводить к берегу толстого карпа, к примеру, который удочку стопудово сломает на рывке – и подтягиваешь его, подтягиваешь к себе… Иногда даже приходится приотпустить леску, поводить его, чтобы не порвал, а потом подсадиком у самого бережка и – раз! Вот уже твоя рыбка в садке плещется…
Так и Беляна стала ловить Горыню, как того карпа. Я же ведь разрешил ему с ней общаться – вот он и общался. А она его то поманит ласковой улыбкой, игривым взглядом, то и вовсе выгнется по-кошачьи, натянув рубаху на спелых сиськах, – тут уж у всей команды шевеление в портках начинается. Венд, как только парус поставим, сразу к ней, всех опережает, едва ли не в голос кричит – «мое!» И девка его привечает, улыбается, расспрашивает о чем… А потом вдруг загрустит, запечалится, вспомнив о родителях, – ей ведь и придумывать ничего не надо. Отца и старшего брата в Выше в день нападения не было, а вот младшего братика и мамку срубили, когда те кинулись Белку выручать… Такая вот уродская история – как вспомню, так пальцы сами собой в кулаки сжимаются. Ох, зря Ратибор тогда отпустил свеев, зря! Нужно было их всех в море, в море, да на корм рыбам, вспоров животы…
Ну да ладно, глядишь, самые виноватые и так нашли покой на дне морском. А с остальными, может, еще и свидимся… Так вот, Белянка-то загрустит, закручинится, слезу скупую уронит – и Горыня сам не свой, волнуется, беспокоится, кто обидел… Девушка не сразу, но рассказала, что с семьей беда, да что дом теперь так далеко – кто о ней позаботится? У варяга грудь колесом – я и позабочусь! На что девка ставит его в весьма неловкое положение одним единственным вопросом: а ты мне кто? Не брат, не отец, не муж… Пару раз подняла эту тему, да отстранила от себя руса – не кружи голову честной деве нетронутой, честь свою по завету родительскому буду для мужа беречь. Хоть и люб ты мне, сокол ясный, очень люб! Но не могу…
Горыню такие слова – словно обухом по голове. Пару раз от девки отстал, а она его вроде как бы исподтишка, а все же заметно, вновь взглядами прожигает! А после к борту ладьи встанет, ветер в ее золотистых волосах заиграет, красиво… Или же на набойные доски обопрется, к воде наклоняясь, да ягодицы широкие, тугие напоказ выставит – тут венд сам не свой, уж в драку готов бросаться на остальных мужиков за взгляды похотливые! А я прочим «сестрам» до поры до времени запретил на себя внимание обращать – не отсвечивайте, дайте я хоть первой из вас судьбу устрою. Короче, вновь ластится к девке – и та снова его привечает, да улыбается своему ненаглядному, даже обнять себя позволит, даже поцеловать себя вечером поздно, когда только я один не спал и ждал по взаимному с ней уговору… Ну, чтобы вмешаться, коли не поймет Горыня отказа от дальнейшего развития. А за поцелуями вновь отказ – не губи душу честной девы, не поругай ее чести, коли не муж. Ну, так приятель мой и распалился – давай, мол, девка, замуж! Что же не жениться, коли ты мне люба! Даже без приданного возьму – я твое приданное с топора у свеев забрал, да после к нему и еще прибавлю.
Ага, счаз-з-з…
Выкатила тогда обрадованная Белка, что счастливее ее нет девы на всем белом свете. Да вот беда – выйти замуж она может лишь за христианина.
Варяг тогда опешил, стал звать ее в старых богов верить, ругаться начал, взъярился – но тут уж и я вмешался, приструнил товарища. Отпустило его понемногу, сгорбленный, ушел он на свою скамью – по соседству с моей стоящую. А на следующее утро я ему в лоб все и
