чем есть, я более всего хотел побывать в баньке. И поскольку опыта посещения и тем более подготовки славянской бани у меня не было, на помощь я вызвал Горыню, заодно пригласив товарища на вечерний пир.
Местная баня – это такой же бревенчатый сруб, только примерно вдвое меньше жилого, с лавками по углам, да здоровенным каменным очагом в центре. Его топят долго, чтобы камни набрали жар, – а уже после парятся, хлестая тело вполне узнаваемыми мной дубовыми вениками. Короче, процесс растопки оказался на деле долгим и муторным, но и результат вышел достойным. Заранее натаскав воды, мы с вендом парились первыми – и после невероятно долгого плавания (эта неделя растянулась для меня едва ли не в вечность), где холод от студеной морской воды, как кажется, проник даже в кости, насладиться банным жаром… Это было что-то невероятное, я просто не хотел выходить! Но пришлось, иначе бы камни совсем растеряли жар, и девушки уже не смогли бы помыться…
К слову, Горыня пару раз намекнул, что стоило бы пригласить и сестер – так я вживую столкнулся со славянским обычаем париться «смешанным составом». Впрочем, обычай обычаем, но не все так просто – вместе в баню идут только члены семьи, а не посторонние люди с улицы. Но в нашем конкретном случае имелись лазейки – я, к примеру, все же брат славянок, пусть и названный. А приятель – мой гость, и к гостям здесь, кстати, относятся с огромным уважением, вплоть до того, что лучшее место и лучший кусок отдается именно гостю. В общем, не чужой человек, и с моего разрешения, как главы дома и старшего мужчины в «семье», Горыня мог попариться вместе с «сестрами».
Ох, каких же усилий мне стоило отказаться от предложения товарища! Если рассуждать логически, то может, и стоило пустить в ход тяжелую артиллерию, показав Горыне Белку голой – но ведь были бы и другие нагие девушки, на которых он мог бы ненароком обратить взгляд. Плюс Злата, к которой меня тянуло с каждым днем все сильнее – и тут уже я сам, по совести сказать, боялся, что насмотревшись на обнаженных красоток, сумею после сдерживаться… Короче, расстроенному венду я отказал, но его настроение (как и мое) освежили ушаты студеной колодезной воды, которыми мы, смеясь, окатили друг друга. Да и одеться в новую чистую одежду было как приятно… Но окончательно бодрый настрой вернулся к варягу за столом, при виде румяного, с хрустящей корочкой поросенка! А уж как в душе обрадовался я – наконец-то горячая пища!
Запивали и заедали трапезу мы сладким сбитнем вместо чая и хмельным медом. И несмотря на то, что само мясо мне все равно показалось пресным, эта еда была самой вкусной из того, что я ел за все время нового погружения. А распаренная, томленая каша, «набравшая силу», как говорят местные, пропитавшаяся мясным соком и просолившаяся как раз в должной мере – это было и вовсе яство, которым я не мог насытиться, пока уже не заболел живот! Только тогда остановился…
Раздобревшего, счастливого Горыню, за которым весь вечер трепетно ухаживала Беляна, я проводил уже в ночь. После чего запер все двери на засовы, выдал девкам ворох теплых шкур в качестве матрасов и одеял, предоставив им самим право выбора спального места в натопленной горнице, а сам пошел на сеновал. Помещение с сеновалом, примыкающее к горнице (так называемый сенник) было непротопленным. Но зато закрытым от ветра, с ворохом душистого, свежего сена на полу, в которое было так сладко зарыться… А когда я закрыл глаза, плотно укутавшись шкурой, то и вовсе с радостью осознал, что под спиной наконец-то настоящая твердь, а не днище ладьи, все время находящееся в зыбком движении.
Все, что было дальше, я вижу перед внутренним взором так, будто это и сейчас наяву происходит…
На грани сна и яви, в той дреме-полузабытье, что предшествует крепкому, глубокому сну, я услышал легкие шаги и тихий шелест длиннополой женской рубахи. Улыбнувшись и в душе обрадовавшись, я скинул с себя верхнюю шкуру – будь, что будет! В конце концов, это всего лишь игра…
Скрипнула дверь, и Злата очень аккуратно подошла к стогу с сеном, на мгновение замерла, часто, взволнованно дыша. Но после короткой паузы она, решившись, стала аккуратно забираться ко мне наверх, а я услышал запах молодого женского тела, натертого какими-то пахучими сладкими травами…
Когда же по мне скользнула практически невесомая ткань женской одежды, а живота коснулись узкие девичьи ладошки, по телу словно разряд тока прошел, а остатки сонной одури развеялись с бешеным выплеском гормонов. Я схватил тихо охнувшую девку за руки, рывком привлек к себе и тут же перевернулся сам, подгребая под себя стройную, тонкую в поясе славянку. Схватив ее шелковистые после бани волосы одной рукой, другой я жадно стиснул упругие девичья ягодицы – и вновь она только тихо, но так призывно, маняще охнула… Я впился в ее губы своими губами, целуя так же жадно, как тискал ее плоть – едва ли не кусая их, проникая в рот языком… А левая рука меж тем уже оставила в покое крепкий зад, начав бешено задирать рубаху Златы к ее бедрам, заголяя длинные, стройные белые ножки и треугольник светлых волос между ними… Чуть приподнявшись и окинув взглядом полуобнаженную и такую желанную девицу, я бешено рванул ворот рубахи у нее на груди, обнажив крепкие, еще не очень большие груди с озорно торчащими сосками… А поймав шальной, словно бы хмельной взгляд Златы (хотя почему «словно» – она ведь действительно пила мед за ужином), я и вовсе сорвался с катушек, начав рвать шнуровку на штанах…
Сбросив с себя рубаху и спустив портки, я резко навалился на Злату, обхватив ее за талию, и рывком, едва ли не грубо привлекая к себе. Но девчонка послушно, даже с нетерпением раздвинула ноги – и я рванулся вперед… Однако тут же затормозил, вспомнив, что славянка еще девственница, и в первый раз ее стоит поберечь. Я еще не успел войти в нее, хотя уже почувствовал влагу ее лона, но замерев, вместо грубых толчков принялся жадно целовать тонкую, лебяжью шею девушки… И в этот миг она протяжно, глухо застонала, совершенно по-женски, и в то же время так знакомо…
Как Оля в момент нашей первой близости. Один в один.
И вот эта схожесть стала для меня как ушат ледяной воды, которым меня окатил Горыня в бане. Я вдруг
