— Знал. Санька это, тезка мой.
Он замолчал и сгреб с головы пилотку, я тоже снял свою фуражку. Постояли так и молча, разошлись, каждый со своей думой. Я пошел в землянку и прилег, потом прибежала Люська и позвала на обед.
После обеда командир повел меня в землянку разведчиков и показал свободное место. Я перетащил туда свое барахло и снова завалился на лежак. Сильно разболелась голова, я так и пролежал до вечера. Один раз пришел Санька-сержант, полежал немного, молча, и ушел. Он, оказывается, тоже разведчиком был в отряде, а ближе к вечеру заявился бородатый Петрович. Он был у Медведя кем-то вроде ординарца:
— Лейтенант, командир зовет, срочно!
Я, молча, поднялся и пошел. Спустился в землянку, козырнул и хотел доложиться, но Медведь махнул рукой на свободное место:
— Садись.
Я присел и осмотрелся. В землянке, кроме командира, сидел еще Санька, незнакомый человек, в возрасте уже, с перебинтованным плечом, и молодой парнишка в гражданском пиджаке и кепке. Командир представил нас:
— Это новый командир разведчиков лейтенант Герасимов, Виктор. Кстати, пограничник. А это комиссар наш Иван Петрович Борисов, и Петька Ванюхин, разведчик.
Мы кивнули друг другу, а Медведь сказал:
— Давай, Иван Петрович, докладывай!
Тот вздохнул и начал говорить:
— Разведку мы провели успешно, полицаев в том селе кот наплакал. Их, даже с нашими силами, можно подавить, как клопов! Решили заночевать, ночь прошла спокойно. Только вот самолет…
— Что самолет, комиссар?
— А то, что самолет там крутился в небе.
— Что, прямо над вами?
— Да нет. Но близко. Крутанулся, а потом подался на восток. Но с востока он и прилетел. Мы сначала подумали, что это немец домой возвращается. А, выходит, это наш самолет-то. И прилетал он не зря!
— Возможно, возможно.
— Ну вот, утром проснулись и пошли осторожно в сторону лагеря. Потом остановились на дневку, отдохнули и прошли еще, наверное, с километр. Вот тут и началось!
— Что началось-то?
— Да засада это была. Только откуда они там взялись, ума не приложу. Огонь страшный! Ваську сразу убило, а Леху, Санькиного дружка, ранило. Мы растерялись, начали отходить, а Леха там остался лежать. И не знаем, живой или убитый? В общем, еле-еле мы оторвались, покружили по лесу, чтобы со следа сбить. И пришли вот.
Командир сидел хмурый, как декабрьское небо. И все молчали. Я решил, все-таки, немного разобраться в этом деле:
— Командир, карта есть?
— Конечно! Сейчас я и тебе выдам, чтобы своя была.
Он порылся за топчаном, у него там что-то вроде сейфа было. Ну, не сейф, конечно, а, скорее всего, деревянная тумбочка. В общем, нашел он мне карту, я развернул ее:
— Где это случилось?
Комиссар присмотрелся и указал место.
— А мы где находимся?
Борисов показал, где находится лагерь. Я задумался, глядя на карту. Да, наши карты, конечно, с немецкими не сравнишь. У немцев все скрупулезно, все отмечено. А у нас так себе, основные ориентиры. Думал я недолго и сказал комиссару:
— Вы на них случайно нарвались. Это была облава. Парашютистов ловили, то ли разведчиков, то ли диверсантов.
— Каких таких парашютистов? Откуда ты взял?
— Самолет помните? Вот они оттуда!
Комиссар понимающе кивнул головой, а я продолжил:
— И Леха у немцев, скорее всего, взят живым. А еще я думаю, что немцы скоро будут здесь. Неизвестно, выдержит Леха допросы, или нет?
Тут Санька сверкнул на меня глазами:
— Что ты несешь, лейтенант!
— А ты, Саня, не кипятись! Идет война, и все может быть. Я же не утверждаю, что Леха предатель, но случиться может всякое. И готовиться надо к худшему!
Санька хотел что-то возразить, но Медведь его перебил:
— Что же ты предлагаешь, лейтенант?
— Удвоить посты и вынести их подальше от лагеря. А всем остальным не расслабляться и быть в полной готовности. Вот такое мое мнение.
Медведь подумал некоторое время, а потом сказал:
— А у меня совсем другое мнение. У немцев своя задача — им нужно взять парашютистов! И я не думаю, что у них достаточно сил еще и для того, чтобы разгромить лагерь. И распыляться они не будут!
Но я не удержался и возразил:
— У них, наверняка, есть рация, и они могли вызвать подмогу. А у нас есть рация?
— Да рация-то есть, но батареи сели в первый же день, дерьмо какое-то. И запасные такие же. В общем, без связи мы тут сидим, как луни болотные.
Помолчав, Медведь продолжил:
— Все-таки я думаю, что не сунутся они сюда. Не до нас им. А ты, Иван Петрович, что думаешь?
А Иван Петрович Борисов чувствовал себя виноватым перед командиром, поэтому молча, с ним согласился. В общем, решили они ничего не менять и оставить все по-прежнему. И это было их ошибкой. Причем, ошибкой последней. В жизни.
Я думал на этот счет совсем не так, но спорить не стал, попросил разрешения уйти и вышел из землянки. Побродил без всякой цели по лагерю и ушел к себе. Вскоре вернулись Санька с Петькой и, молча, улеглись. Немного погодя, Санька спросил:
— Ну что, лейтенант?
Я сразу понял его:
— Заявятся немцы! Но ночью не полезут, не любят они по ночам воевать. А вот на рассвете попрут!
Санька зевнул:
— А я верю Медведю. Не до нас немцам.
— Ну, как знаете!
Я отвернулся к стене, но чутье мне подсказывало, что завтра придется повоевать. И сражаться надо будет лоб в лоб, но свою жизнь ценил и решил действовать хитрее. Как я уже говорил, от живого меня пользы гораздо больше, чем от меня мертвого. С тем и уснул.
29
Проснулся я от ощущения беды, тихонько поднялся и выглянул наружу, было еще темно. Я растолкал Саньку, но просыпаться он не пожелал, а только послал меня в… раннее детство. Ну что же, может быть, я и не прав, и все обойдется. В конце концов, я же не командир в этом лагере, и распоряжаться здесь не имею права. Но, все равно, чувство виноватости не покидало меня. И я очень хотел, чтобы все это было ошибкой с моей стороны.
Я выскользнул в темноту, хотя, темноты особой и не было, светила луна. Начал осторожно выбираться из лагеря и, не зная точного расположения постов, проскочил между ними. И все же я надеялся, что ребята не спят. Еще немного отошел и снова забрался на дерево, очень я люблю это дело в последнее время. Но иного выхода не было. Устроившись удобнее, я приготовил гранаты. Уже начинало светать, но ничего не происходило. Я уже подумал, что ошибся, и что не выйдут немцы на лагерь, но это оказалось не так. Внезапно я услышал негромкие шаги и тихий звук разговора. И, хотя, внизу было еще немного темно темновато, я все-таки различил движущиеся тени. Явились, голубчики. Я пропустил их под собой, а когда они отошли метров на десять в сторону лагеря, начал бросать гранаты. А их у меня было ровно четыре штуки. И, хотя, толку от гранат в лесу не очень много, но шум я поднял подходящий. Немцам уже не было никакого резона осторожничать, и они открыли автоматный огонь. Стали раздаваться выстрелы и со стороны лагеря. Я соскользнул с дерева и, перебегая от ствола к стволу, поливал огнем фашистские спины. В пылу боя немцы даже не обращали внимания на то, что их расстреливают сзади. Но это до поры, до времени. Скоро они разберутся в этом, и придется мне, ох, как не сладко. Но пока я продвигался к лагерю вслед за немцами без всяких потерь с моей стороны. А фашистов валялось на земле уже порядочно, и, хотя нельзя сказать, что я шел по их трупам, но потери у немцев были. А со стороны лагеря доносилась очень уж интенсивная стрельба. Что-то тут не так, потому что вдалеке я услышал звук немецкого пулемета МГ, у партизан такого не было. Это означает только одно — немцы обложили лагерь со всех сторон. И гибель отряда была предрешена. Это только вопрос времени. И я надеюсь, что меня не считают предателем, я сделал все, что мог. Хотя нет, я еще попорчу вам кровушки, господа империалисты, мать вашу! Я начал обходить сражающийся лагерь, временами постреливая по немцам. Силы были, явно, не равны, не могут партизаны долго противостоять обученным солдатам. Да и по количеству тоже неравенство, наших меньше тридцати, а у немцев полноценная рота. Тут все ясно. Но, пока что, войну надо продолжать, несмотря, ни на что.
Все-таки мне удалось выбраться за спину пулеметчика, короткой очередью я снял его, но передышка для партизан оказалась недолгой. Место убитого занял другой и сменил позицию, теперь мне было его не достать. Я зло сплюнул на землю и попытался наблюдать за лагерем. Но ничего различить было невозможно. Какое-то мелькание, крики, ругань! И все это в полной тишине, стрельбы не было. Ясно, дошло до рукопашной. Значит, это конец. Наши долго не выдержат! И все-таки выстрелы я услышал, одиночные, и раздавались они недалеко от меня. Что за черт! Я стал внимательно всматриваться и увидел его. Это был снайпер. Изредка он постреливал в сторону лагеря. Деревья там редкие, и видимость для снайпера неплохая. Вот он и щелкал наших, как в тире. Ну и гад! И я решил взять его на «цугундер», пока все его внимание сосредоточено на лагере. Я обошел его, приблизился и ударил финкой прямо в сердце. Это оказалось моей ошибкой, надо было его застрелить. А так немцы догадаются, что кто-то остался живой и, возможно, будут ловить. Но эту ошибку я исправил, достал ТТ. И выстрелил снайперу снова в сердце, только спереди. Так я убил его два раза. А бой в лагере затихал. Все, я больше ничем помочь не могу, простите, товарищи!
