— Хорошо говоришь, Поликарпик, — усмехнулся Тезей.
— Да… — Поликарп согласно кивнул старшему брату. — Мы с тобой, как весы. То ты опускаешь свою чашу, то я…
— Не боги мы с тобой, Поликарпик.
— Не боги, — повторил младший брат. — Ах, — вырвалось у него, — этот вечный грех творящего смертного… Творение — благо, но нам ничто не дано завершить. Так, когда уже ничего не прибавишь. Сиди, понимаешь, и любуйся.
— И оно тоже будет любоваться тобой.
— Нет, затем оно будет меняться, но только само.
— Значит, толчок все-таки нужен.
— Нужен… Вводи свою Афродиту Небесную.
Так беседовали друг с другом молодые мужчины. У женщин же состоялся иной разговор.
— Что ты собираешься делать с Тезеем? — спросила Лаодика.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что у вас произошло, не меняет твоих планов?
— Нет, не меняет.
— Значит, ты скоро уедешь?
— Да, но я оставлю здесь часть себя.
— Сама уедешь, а часть себя оставишь, — уточнила Лаодика.
— Ты хочешь, чтобы я вся здесь осталась?
— Нет, не хочу.
— Ты считаешь, что я в чем-нибудь не права?
— Нет, не считаю… Каждому свое.
— Есть ли свое у каждого?
— Ты считаешь, если кто-то сидит на месте, то он обманывается в том, что у него есть что-то свое.
— А если он у этого своего сидит, как на цепи.
— Но человеком он остается.
— Я не хочу быть таким человеком… Ты-то можешь понять. Ты бросила все и остаешься со своим Поликарпом. Но разве ты не можешь понять, что любовь — это сама внезапность и сама свобода? И…И…Она подхватывает человека, но потом человек становится тяжел для нее, и она его оставляет. Нас притягивает к жизни земной, а любовь не от мира сего.
— Но мой муж находится в этом мире, потому и я нахожусь, где он.
— Можно подумать, что ты при этом не порабощаешь его собою.
— Я его и защищаю.
— От чего?
— От всего… В том числе и от того, как люди устраивают свою общую жизнь.
— Да, — по-своему согласилась Герофила, — любовь — враг этой жизни.
— Как можно судить о том, что не от мира сего?
— Об этом не надо судить. Это надо чувствовать… Ты бы подумала, почему семья — кирпич в стене общества, а любовь все-таки нет.
— Разве избавишься от текущего, передвигаясь с места на место?
— В какой-то степени… И… — Герофила улыбнулась, — на одном месте долго не любится. Привычки мешают… Передвигаясь, ты больше свободен… И любовь свободна.
— Неужто все это правда?
— Лаодика, не мне тебе говорить, что по-своему женщина менее правдива, чем мужчина. Так уж устроилась жизнь. Но зачем лгать самой себе.
— Чувство мешает лгать.
— Правильно, — согласилась Герофила, — значит, тем более: любовь может быть только свободной.
— И потому надо двигаться по этой земле?
— Вы с Поликарпиком тоже здесь долго не задержитесь.
— Но я просто следом за ним поеду… И вообще, — добавила Лаодика — первоначало мира было мужским.
— Потому он такой и неустроенный.
— Он такой, какой есть.
— Вот и выходит, — вздохнула Герофила, — ты женщина, а я дева.
И Лаодика тоже вздохнула.
— Может быть, в каждой из нас дева спорит с женщиной, — предположила она.
Странно, что то и дело возражая друг другу, говоря о разном, эти две женщины прекрасно понимали друг друга.
Но надо же и голову поднятьОт женского загадочного ликаК рисункам неба, где пустынно, дикоДля глаз земных, где чопорная знать
Светил о нас и не желает знать,Не надо ей… Но, может, лишь до срока?Ах, этих глаз земная поволока!Попробуй у нее меня отнять.
Расплавленный, охваченный всецелоИ сладостью, и жарким зовом тела…Вот выбрался… И над тобой опять
Простор небес — пустынная дорога.И чем тогда, скажите, ради бога,Рожденному пустоты заполнять?
Собрались у Геры. Вроде, даже не на совет богов, а просто в гости. Просто в гости — в покои царицы бессмертных. Но повод для совета тоже был. Гера настояла-таки, чтобы Фетиде по полной форме справлялась свадьба с Пелеем. И конечно же, сам собой встал вопрос: кого приглашать. Казалось, кого захотят, того пусть Фетида с Пелеем и приглашают. Но Пелей не бог, а герой. То есть, неведомо что. Он, вроде бы, и выше человека, но в сравнении с богами — ничто… Конечно, это с одной стороны: если герой ведет свое происхождение не от тебя, а от другого бессмертного, тем более — от бессмертной. Когда же ничто (герой) имеет к тебе прямое отношение, то выясняется: не такое уж оно ничто, кровь твоя. А разве можно не считаться с твоей божественной кровью. Ну, не с кровью, так с духом, поскольку крови в тебе, существе высшем, как бы и нет. То есть, если хочешь — то есть. Когда не хочешь — нету. Тут и запутаться легко. Правду говорят: свяжешься с этими людишками, и возникает масса затруднений. Даже для богов. В теории вроде бы не должно затруднений быть, а на практике — возникают. Словно от людей всякие их нест передаваться бессмертным, как болезни.
Ах, какие роскошные бывают на свете глупости. И как их порой не хватает.
Впрочем, речь не только и не столько о свадьбе Фетиды. Смотри шире. Теперь богам всяческих рангов опять позволено вообще хороводиться со смертными. По трактирам их ходить без всяких божественных заданий, в постель к ним заваливаться; без всякого там тумана и золотого дождя. А то придти в гости и в постель не заваливаться. Или заваливаться не сразу. Поморочить их сначала всяческими рассказами о могучей беспечальности бессмертных, поглядеть в их ошарашенные глазенки, что хочешь, делай, и ничего тебе за это не будет. Дозволенное, правда, становится пресноватым. Даже приключения эротические. Но, во-первых, дозволенное пресноватым становится не сразу. Во-вторых, эротическое, если и приедается в общении с людьми в какой-то момент, однако спустя некоторое время опять становится притягательным. Если вообще эротическое может бессмертным надоедать. Боги подобного что-то за собой не замечали… Так что гуляй, пока можно. Ведь обратный поворот, запретительный, может случиться в любую минуту. У Зевса не залежится. В мысли царя бессмертных, конечно, если он не хочет, не проникнешь. Однако обычной божественной проницательности и не зевсового священного наития хватает, чтобы предвидеть: концу быть. Непроизнесенное между богами тоже как объявленное, чего не понять бессмертным. Подумали и — вроде посовещались.
Вслух же это не обсуждалось, вслух собирались обсудить, кого все-таки из смертных пригласить на свадьбу.
Муза Калиопа (олимпийцы собрались по-свойски, с женами и детьми) вдруг опередила всех:
— А я приглашу Орфея.
И все испортила, нарушила божественную задумчивость, небесную тишину.
— Этого-то зачем? — немедленно заупрямился покровитель искусств Аполлон.
— Сыночек он мой… И божественный певец, — скромно и счастливо объяснила муза эпической поэзии.
— Сы-но-чек, — недовольно передразнил ее водитель хоровода муз. — Этот твой сыночек твердит «Аполлон, Аполлон», а смотрит мимо меня. Словно меня и нету. Словно он имеет в виду кого-то другого. Говорит «Солнце», но видит не Гелиоса. Он и мимо него смотрит. Куда, я спрашиваю? И отвечаю. Такому богу, как я, нет труда предвидеть. — Аполлон произнес это последнее небрежно, легко и просветленно. — Он выступит против порядка, заведенного богами. Он склонен думать, видите ли, что хаос все создает. Все из хаоса выходит и в хаос же возвращается… Певческие бредни.
— Однако есть же что-то в хаосе, если посмотреть не предвзято, — откликнулась Эрато, муза эротических песен и свадеб.
— Дура, кобылица парнасская, — рявкнул Зевс, который до этого довольно благодушно и даже с хитроватой поощрительностью взирал на собравшихся. — Опять что ли на свадьбе через край хватила?
— Урания, астроном и математик, и та молчит, а эта…, — заметил пристроившийся к своему венценосному отцу Арес.
С недавних пор он вошел во вкус, то и дело стал выступать на божественных сборищах.
— И ты заткнись, — не внял ему отец.
Эрато сложила свои пунцовые губки в обиженный цветочек, а Арес проворчал:
— Заткнись… Забыли, как расплясались под музыку Орфея.
Он вскочил и, взмахнув руками и передразнивая, показал, как, глупо покачиваясь, боги танцевали.
— Ты тоже здорово приплясывал, — напомнила Аресу Артемида.
— Это же прекрасно, — вступилась за Орфея Амфитрида, прибывшая сюда вместе со своим Посейдоном. — Танцы, — мечтательно произнесла она, — да еще на свадьбе.
— Для свадьбы хорошо, — согласилась Гера.
— Разве я про то, — отозвался на слова жены Зевс. — Пусть приходит… Я совсем про другое.
