За отдельным столом подлиннее сидели (греки вообще по возможности все предпочитали делать сидя) двое прислужников — они лишь формовали булки. И еще один возился у печи. Все раздельно, и никто никого не задерживал, работали быстро.
Дрон часто говорил об искуснике Дедале, помогшем, кстати, Тезею на Крите выбраться из Лабиринта. Говорил с нехорошим недоумением. Недоумевал по поводу богов: чего только и в кого только боги ни вкладывают. Дедала Дрон считал недобрым.
И еще одно важное обстоятельство связано с Дроном. Он был вечным поручителем. Он поручался перед заказчиками, да и вообще перед всеми афинянами за новых ремесленников, перебиравшихся сюда, в Аттику, и собиравшихся тут осесть. Поручался и за молодых местных мастеров, если им впервые предстояла сложная работа.
К Дрону и направились Тезей с Герофилой. Во-первых, Тезей решил разобраться, что же такое ремесленный район города, вытолкнутый за его пределы. Или — не пропускаемый за черту священной границы Афин, хотя из-за новых построек стала она не столь строгой, как раньше. Вытолкнутый или непропускаемый, — в сущности, одно и то же. В самом деле, коренных горожан, например, афинских гончаров с их печами, вечно жаркими и дымящими, по-соседски, намеками или с простоватой женской прямотой — «Вот расчадился-то, циклоп прокопченный» — методически изгоняли из города, словно из дома расшумевшегося пьяницу. Пришлых же ремесленников старались и не приваживать к дому. Если и селились они в самих Афинах, то чаще всего в убогих пристройках, в углах. Да еще за хорошую плату, которую истинный горожанин к тому же брал так, словно благодетельствовал пришельца. Но в любой момент мог и выставить на улицу его пожитки, забрать выданные прежде жалкие, в пятнах, штопках и вмятинах раскладные кушетки и кухонные горшки, что соответствовало отказу в предоставлении крыши.
Во-вторых, Тезей хотел посоветоваться с Дроном на предмет строительства нового храма Диониса.
Строительству нового святилища Дрон обрадовался.
— Это, знаешь, сколько молодых людей можно научить работе и разным ремеслам, — сказал он.
Пока Герофила и Тезей говорили с Дроном, кто-то из ремесленников пришел к нему за хлебом, кто-то прибежал, чтобы посмотреть на гостей вблизи. Скоро люди потянулись сюда со всей округи. Один сукновал примчался, едва выскочив прямо из короба, где чистил одежды клиентов, с ногами почти по колено в еще непросохшей глине.
Целая толпа образовалась близ дома Дрона. Кто-то из гончаров, не разобравшись, принес с собой образцы чаш, сосудов и кубков, примериваясь — нельзя ли чего продать. Кто-то без всякой торговой мысли захватил с собой свои изделия, чтобы только блеснуть перед высокими гостями. Получилась целая выставка. Герофила шумно восхищалась, брала в руки то бокал, то глиняную фигурку. Потом отошла, посмотрела со стороны и сказала:
— Керамики.
Никто ничего не понял. И Тезей не вполне догадывался, куда клонит Герофила. Спрашивать у священной гостьи, о чем она и какое, может быть, азиатское слово употребила, не решались. Один Дрон поинтересовался:
— Это по-какому?
— Если хотите, то по-аттически, — опять загадочно, уже явно подчеркивая голосом некий смысл, — ответила Герофила.
— Керам, — добавила она, помолчав, — сын Диониса и Ариадны. Да благославит всех вас бог Дионис. Сдается мне, что у этого места будет свое название.
На легкомысленного сукновала, видимо, пророчица произвела меньшее впечатление, чем на других. Ему таскаться повсюду с собственными соображениями, словно с игрушками, было способнее, — что там слушать других.
— Поговаривают, что сынишка-то бога более на Тезея смахивает… — дурашливо брякнул он.
Все дружно загоготали. Однако Герофила, став серьезной, не разделила внезапного веселья. Она обвела смеющихся строгим взглядом жрицы, и гогот затих. Опасно дразнить богов.
Вдруг пророчица улыбнулась:
— Может быть, и Тезея.
Смех снова возник в толпе, но пролетел над нею осторожно и быстро стих.
— Ты, Феокл, словно еще до весны хочешь крапивы нащипать, — Дрон одернул все-таки сукновала. — Так и тянет тебя забежать вперед… Мастера, — обратился он к своим сотоварищам, — Тезей собирается ставить храм Дионису. Что скажете?
— Где? — спросил кто-то. — Здесь?
— Нет, — отрицательно помотал головой Тезей, махнув в сторону городских домов, — рядом. Почти здесь. Прямо у вас — грязновато для бога.
— Неумытый Керамик, — пошутили в толпе.
Так у района ремесленников, действительно, появилось название.
— Вот, вот, в грязи живем, а надо прибраться, — повысил свой голос Дрон. — Рядом с храмом стоять будем.
— Вы же все умеете, вы — такая сила, — добавил от себя Тезей.
— Сила… — повторил сукновал Феокл и даже крякнул. — Крышку-то на кипящем горшке тоже сила подбрасывает, да как ее взять, эту силу.
Босоногий сукновал был исконным афинянином. Но сейчас он имел в виду даже не себя и таких, как он, или не столько себя, сколько бесправных своих товарищей по ремеслу.
— Храм строят все вместе, — выделился еще один голос из толпы, — и каменотесы, и пильщики, и позолотчики. Никто не спрашивает: чужой или свой. А в жизни…
— Надо назначить срок, после которого человека принимают в полис, — добавил кто-то.
Вс но и против не выступали.
— Есть мысль. Те, у кого в городе нет настоящих домов, стройте их тут вместе с мастерскими. Хватит жить в здешних норах и ютиться по углам в Афинах, — предложил Тезей.
— Если в городе не хватает места для мастеров, они сами должны его расширить, — добавила Герофила.
— Я же всем, чем могу, буду вам способствовать. Керамик для царя станет его землей. И пусть над ней не скудеют заботы бога, — сказал Тезей.
— Эвоэ, Дионис! — раздались голоса. — Здоровья тебе, Герофила.
На прощание Дрон заверил Тезея:
— Мы тебя поддержим во всем.
На обратном пути Тезей спросил Герофилу:
— Про Керамик ты сама придумала или это можно рассматривать как пророчество?
Герофила рассмеялась:
— А чем это не пророчество… иногда трудно отличить пророчество от хорошей мысли.
И помолчав, вдруг вздохнула:
— И уж всякому доступно пророчество о том, что нам скоро с тобой расставаться.
Третья глава
С приездом Герофилы братья редко оставались один на один. Когда такой момент выдался, Тезей сказал Поликарпу:
— Я постараюсь ввести в Афинах культ Афродиты Небесной.
— Хочешь приучить своих афинян к культу для избранных, — улыбнулся тот.
— Избранных только и можно объединить по-настоящему.
— Слышу речи Герофилы… Однако твои палконосцы лучше понимают народную Афродиту.
— Афродита площадей, это доступно всякому, — возразил Тезей.
— Но и понятно.
— Поликарпик, общее и так есть у всех… Говорить об этом каждому, все равно, что обманывать… Ему это и без тебя доступно. Тут не надо ума, чтобы понять друг друга.
Эта мысль Поликарпу понравилась. Ему ведь тоже было свойственно увлекаться. Однако он опять возразил, скорее, правда, для того, чтобы уточнить сказанное Тезеем.
— Понятное всем без труда тоже объединяет.
— Делает одинаковыми, Поликарпик. Слепляет в комок, а не собирает.
— А знаешь, — дал себе свободу и Поликарп, — Герофила во многом права… Глядя на нее, я вообще думаю, что женское стоит в начале всех начал… Оно первично. Мировая душа, откуда все пошло, обязательно женственна.
— Тогда мы-то с тобой что такое?.. Откуда взялись, Поликарпик?
— От нее же, — уверенно заявил младший брат. — От нее отделился Дух… Она произвела его из себя.
— Родила, значит…
— Конечно, — продолжал Поликарпик, все более увлекаясь. — И Дух возник для труда. И теперь уже существуют два начала. И томятся они друг без друга.
— Ты рассуждаешь сейчас, словно пророк.
— Да, — остановился Поликарп, — пожалуй… Послушай кто нас сейчас со стороны, подумают, что мы с тобой сумасшедшие.
— Это про тебя подумают, Поликарпик, — рассмеялся Тезей, — я сейчас только слушаю.
— Герофила бы сказала: пусть думают…
И Поликарп, который не мог так сразу спуститься с неба на землю, продолжал свое:
— Может быть, оттого, что нас так много, мы ничего не можем наладить? — вздохнул он. — Представь, во времена Крона людей было мало, и задачи были проще. И любили они друг друга естественно, как душа любит душу. Оттого и говорили про них: золотой век. И тогда не было обыденного, — воодушевляясь, продолжал он. — Обыденное появилось тогда, когда группы людей стали отделяться друг от друга. Пространства, образовавшиеся между ними, и есть обыденное.
— Хорошо говоришь, Поликарпик, — усмехнулся Тезей.
— Да… — Поликарп согласно кивнул старшему брату. — Мы с тобой, как весы. То ты опускаешь свою чашу, то я…
