Среди даров высилась фигура бога в венке из плюща. В одной руке у него был тирс, в другой чаша. С вином, надо полагать. Наверху, где голова Диониса, храмовая полутьма рассеивалась. Поэтому голова бога с выпученными глазами и с толстенькими рожками над висками смотрелась как бы отдельно, самостоятельно.
Одеон, единственный из жрецов, оставался без ритуального хитона, но и он внутри храма примолк и подтянулся, и не переглядывался мельком, как остальные гости друг с другом, рассматривая те или иные дары.
Гостей повели дальше. Обогнув божественную фигуру, они вышли через другие ворота во внутренний двор священного участка. Двор выложен каменными плитами. А по бокам и кое-где внутри этой дворовой площадки, куда в специальные рвы и ямы в достатке была завезена хорошая земля, рос виноград, образуя с двух сторон широкие зеленые ограды. Посередине врыта старая деревянная колода — бесхитростный, древний, еще один кумир бога. Двор обрывался широким спуском к берегу Иллиса — тоже с рядами виноградника, заметно дичающего среди высоких сосен, платанов и лавров. Виноград и плющ забирались на самые верхушки деревьев. Чтобы разглядеть, далеко ли залезли лозы, надо было задирать голову.
Здесь увидели наши молодые люди довольно пеструю толпу мужчин и женщин. Два храмовых прислужника, наряженные лесными сатирами, с аккуратными и мягкими козьими шкурами за спинами, с полными мехами в руках, наливали в чаши вино и по очереди подносили каждому из гостей. Отплеснув положенное богу, гости поднесенное выпивали. Здесь жрец, глашатай храма, пространно приветствовал Герофилу и затем, начиная с Тезея, чуть менее пространно воздал должное достоинствам остальных его спутников. Ударили тимпаны, засвистели мужские и женские флейты. Две овечьи туши висели на вертикально вбитых в землю длинных и толстых палках, рядом, уперев одним концом в землю и несколько наклонив вперед, церемониальные палки держали двое прислужников. Кровь из овечьих туш была заранее спущена. Двое других работников быстро и аккуратно острыми медными ножами повисшим на палках животным взр животы, ладонями отстраняя шкуры, просунули руки внутрь. Отработанными плавными толкающими движениями принялись отделять шкуры от туловищ и, понимая, что за ними следят множество глаз, вскоре под одобрительные возгласы сняли эти шкуры с овец, словно хитоны.
Затем практически мгновенно другие несколько человек разделали туши. И вот куски мяса, нанизанные на медные прутья, уже несут к раздуваемым углям кострищ. И отдельно — к пылающему очагу бога.
Тезея с компанией усадили за стол, полный яств: и рыба, поджаренная на углях, с подливой, блюда с холодными тушеными почками, куски кур навалом, кровяная колбаса, полопавшаяся на жарких сковородках, колбасы, приправленные медом, оладьи с тертым сыром, студни, винегрет с тмином, бобы в соусе, фиги, зелень…
— Не забывают дарители, несут богобоязненно и обильно, — рассмеялся Мусей, глядя на убранство стола.
— Несут, — согласился Эвн, — кульками и кусками, а это все, — он охватил взором стол и кивнул в сторону костров, — из других закромов.
За стол с гостями сели трое: сам верховный жрец, Одеон и, рядом с ним, еще один — молодой человек, в котором для служителя бога не хватало основательности, был он подвижен, резок, размашист в движениях, изменчив в лице. Остальные, кроме тех, кто под наблюдением храмового глашатая трудились, чтоб за столом был неизменный достаток, теснясь, расположились за другим большим столом.
— Радость пира приятна богам, в нем участвующим вместе с нами, — поднявшись с чашей в руках, открыл застолье Эвн. — Приветствуем тебя, Дионис, и всю твою свиту.
Он отплеснул часть вина на землю в честь бога. Примеру Эвна последовали все остальные.
— Нас почитают, называя благочестивыми, — дернувшись, взмахнув руками, вставил молодой человек, сидевший рядом с Одеоном, — и боги, и цари, и все эллины.
Эвн глянул на него, но ничего не сказал.
Пиршество чинно разворачивалось. Герофила, поскольку прибыла из Дельф, начала рассказывать о Корикийской пещере, связанной с Дионисом, куда однажды даже взбиралась, хотя очень это непросто. К пещере не поднимутся ни лошадь, ни мул. Приходится людям карабкаться, помогая друг другу. Зато такой большой пещеры нет во всей округе. Высокая, широкая, светлая, со своим источником. Правда, сыровата пещера, с потолка вода тоже капает.
— Когда ночью в ней беснуются фиады бога, — подытожила Герофила, — свет факелов виден с Коринфского залива.
По предложению Эвна выпили за благополучие священной гостьи, любимицы богов.
— Обосновались бы у нас, — предложил пророчице Одеон.
— Нет, нет, — возразила она, — я свободная птица.
— Мы здесь тоже свободны, — вздохнул Одеон, — и даже слишком.
Все понимали, что имел в виду Одеон. Культ Диониса, прижившийся в Греции, признанный здесь де факто даже, пожалуй, слишком горячо, оставался как бы неофициальным. Будто метек среди равноправных граждан. По крайней мере, жрецы такого государственного культа, как культ Афины, пристойного, аристократического, относились к диониссиям, как к народному чудачеству.
И, конечно, разговор зашел об этом.
— Говорят, что мы, как заговорщики на чужой земле… — начал Эвн. — У нас полноценных граждан, считай, половина. И живем-то мы, приверженцы Диониса, не так. А как нам жить, если сам наш бог считается пришельцем. Вот и приходится держаться друг друга да объединяться. Потому у нас и центры свои есть, будь то Теос, Немея или Афины.
— Наш полис — весь мир, — выкрикнул, привстав и махнув рукой, чтобы его наверняка услышали, молодой человек, сидевший рядом с Одеоном.
— Как не объединяться песням, танцу и музыке… Я даже думаю, — добавил свое Одеон, — что служение нашему богу может объединить всю Грецию.
— Но ведь, по обычаю, и вы, и ваши певцы, и танцовщицы неприкосновенны, — заметил Тезей, заинтересованный разговором. — Вы не платите полису налогов, вам не надо участвовать в войне.
— Какие же они вояки! — засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов, танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней, договорил. — Про налоги верно… Однако в остальном… Ну, соберутся люди к храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако — ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.
— На Эвне да на мне все и держится, — подтвердил Одеон.
— И еще на песне, — с улыбкой добавила Герофила.
— Да… — кивнул Одеон.
А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:
— А на всех праздниках выступай… И Аполлона, и Артемиды, и Муз.
— Да, да, — сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и уже другим тоном продолжил. — Но ведь мы и полезны полису. За море, к фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или — сами… Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.
— С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, — уже и сердито выкрикнул все тот же молодой человек. — На праздник приглашать из других городов кто едет? Мы… А сколько подарков привозим мы из посольств народу.
— Эсхин, — оборвал его, наконец, Эвн, — ты-то никаких подарков народу не привозил.
— Ты сам подарок… Сыграл бы нам, — добавил Одеон мягче.
Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину какую-то особенную лиру — из двух высоких, как бы специально изящно изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица, осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это воспринималось чудом.
— Вот это да! — первым восхитился Мусей. — Без слов! Без танца! Но ведь афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже побить… за шум неуместный!
— У него поэтому и характер скверный, — сказал Одеон.
— Невероятно! — опомнилась и Герофила. — В храмах Аполлона так играть не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.
— В храме Аполлона? — опять крикливо и пренебрежительно откликнулся Эсхин. — Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен, то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные камушки.
— Он у нас и не такое может, — похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на выкрики музыканта. — А ну, покажи…
