проглотила, пошла в сторону выхода из палаты.
— Куда? — шёпотом спросил кто-то с постели.
— Тихо, я скоро, — так же тихо ответила Варя.
Когда уже возвращалась обратно в палату, её чуть не сбил молодой парень в коляске. Не сдержавшись, громко прошептала:
— Ты поосторожнее! Лихач!
Утром во время обхода бабки не преминули поябедничать лечащему врачу на упрямую девку без «стула».
— Нет, всё нормально, я сходила, — улыбнулась Варюха врачу и покраснела. Тот, не поверив на слово, пропальпировал живот и успокоился, — никаких грозных признаков каменных завалов в животе у спинальницы не было. Напротив, живот упал чуть не до позвоночника. Бабки огорчились: вечернее представление сорвалось.
А потом в палату прикатил на инвалидной коляске черноглазый улыбчивый парень с «самоваром» на ноге.
— Где тут у вас девчонка-то, старые? — весело завопил он, перепугав некстати спящую бабу Надю. Та умудрялась храпеть в любые часовые промежутки — после завтрака, перед обедом, после обеда, и перед самым ужином. А в часы бодрствования жаловалась на боли и жуткую бессонницу. От весёлого крика парня она проснулась и слезливо запричитала:
— Сроду раз сон пришёл, а ты, аспид калешный, орёшь тут.
«Аспид», похожий на цыганёнка, шустро зарулил прямо к Варюхиной кровати, припарковался.
— Володька, — подал для знакомства парень руку. — Ты уж прости, что я вчера чуть не наехал на тебя.
Рука у него была маленькая, но крепкая, с почерневшей возле ногтей кожей, и жесткими мозолями.
— Варя.
— Тоже лихач? — улыбнулся новый знакомый.
— Нет, мы с аварии с папой.
— Я и говорю — лихач. Здесь почти все после аварий, исключая бабусь. Эти просто в доме упали, а мы все — скоростные. Я, к примеру, водитель «скорой помощи», мне сам Бог велел летать.
— Это ты на «скорой» себе ногу повредил?
— Ну да. За больным торопились.
— Ой, хорошо, что меня не ты вёз! Я бы вторую аварию не пережила, — рассмеялась Варя. С этим смешливым «лихачом» было легко и просто.
— Вот наш второй этаж — «лихачи», после ДТП. Третий — косачи, там глазное отделение, у них у всех один глаз заклеен. Они «косачи» или «пираты». Четвёртый — «самогонщики». Там урология, у всех после операции трубочка из бока торчит и капает в бутылочку, — весело рассказывал он о больных собратьях.
— А ты давно тут катаешься?
— Месяц уже. Дома отдохну — и снова сюда, «самовар» подтягивать, — показал он рукой на страшную конструкцию на ноге, проткнутой в нескольких местах спицами.
— А ты? Надолго сюда? Что врачи говорят?
— Не знаю. Вроде два месяца. — И Варька неожиданно для себя заревела. И не хотела, а слёзы сами полились. Может, потому, что Вовка был почти её сверстником. А может, из-за того, что на ногу его больно было смотреть: спицы пронизывали её насквозь и кончики спиц прикрыты пробками от пенициллина.
А вообще был он компанейский, ему можно было довериться. — Погоди, погоди, — растерялся он. — У тебя ж всё целое, гипса нет. Значит, не страшно. Прекрати сырость разводить. Ты в шахматы играешь? Ну, тогда жди, я за шахматами, щас приеду.
«Газанув» воображаемой педалью, он так же стремительно укатил в коридор. Не прошло и пяти минут, как появился снова, с коробочкой шахмат. Аккуратно поставил на колени доску, расставил фигуры и жестом пригласил ходить. Игра и впрямь отвлекла от тоскливых мыслей. Варька с удовольствием двигала фигуры — спасибо отцу, научил ещё в детстве. Правда, лёжа играть было не очень удобно. Начинала болеть шея, которую всё время приходилось тянуть вверх и вбок, чтобы видеть фигуры.
Вошедший в палату доктор, увидев, что Варя не лежит на спине, а опасно изогнулась, без лишних разговоров смёл шахматные фигурки себе в карман, доской отвесил лёгкий подзатыльник «лихачу» и жестом показал ему на выход.
— Горб размечталась получить? Ещё раз увижу — поедешь домой.
Варя подняла виноватые глаза на доктора.
— И не гляди так на меня. Сказано — нельзя, значит, нельзя, — буркнул и, выпятив свой живот-арбуз, удалился. Странное дело, но после ухода гостей из палаты настроение заметно поднялось. Загомонили бабки.
Игнатьевна, та, шустрая, с сапожком из гипса, взявшись за тканевую петлю, раз за разом поднималась от подушек, подтягиваясь к ногам. Баба Надя, глядя на неё, ныла:
— Ты маленькая, вот и подымашься. А во мне центнер весу. Я не смогу себя поднять. Мне дайте трое мужиков, один не удержит.
И в этот момент в палату вошёл Алексей Петрович — Варюхин отец.
— Папка! Папка! Я тут! — закричала ему Варя, потому что отец растерянно оглядывал палату, пока наконец не увидел кровать, где лежала дочка. Свет из окна слепил его, он близоруко щурился, силясь рассмотреть лежащих, а потом медленно подошёл к ней. И Варя увидела, что за эти дни он сильно похудел, щёки впали, широкая прежде спина как-то ссутулилась, а брюки держались за счёт ремня. К тому же на висках вылезла седина. Ни одного дня в больнице не испытывала она такого ужаса, как сейчас. Будто отец приехал к ней спустя десять лет, состарившись.
— Ой, папка! Ты чего так похудел-то? — Слёзы сами собой покатились по лицу. Варя моргала старательно, пыталась их скрыть, да куда там — льются речкой. — Садись, садись, скорей рассказывай, как там наши? Как мама, бабушка?
Отец присел на краешек прикроватной тумбочки, ещё раз оглядел дочку и, выдохнув, сказал:
— Нормально всё. Косим сено помаленьку. Переживаем из-за тебя. Мать хотела приехать, Наталья говорит, мол, нельзя много гостей. Как ты-то? Что врачи говорят?
— Нормально. Жить буду, — улыбнулась она и неожиданно погладила отцовскую руку. Даже руки у него похудели, и отчётливо проступили на них серо-синие вены.
— Вот, тут яблоки и виноград, мытые. А я пойду найду нож, дыню порежу. — Он тихонько подался к выходу из палаты, несколько раз оглянулся на дочку.
А Варюха, забыв от радости, что нельзя прилюдно вставать, поднялась и на цыпочках стала обходить кровати, раскладывая в ладони и на тумбочки виноград.
— Ты чего это ходишь-то? — изумилась баба Надя.
Нэлля только хмыкнула. Она видела, что уже второй раз по ночам Варюха потихоньку уходила в туалет. В этот момент с порезанной дыней возвратился в палату отец.
— Так ты ходишь? Сама? — спросил он и, усевшись на дочкину кровать, протёр кулаком глаза. — Мне ж сказали, что сломанный позвоночник, я весь исказнил себя.
— Да он по-хорошему сломан. Компрессионный называется. Нерв не задет. Хожу тайком, а садиться вот точно нельзя.
— Но я тогда обрадую своих-то, — радостно выдохнул отец. — Мы ж там все зачуманели, как жизнь будто кончилась. А куда
