Мы ж теперь на колёсах, в какие хочешь дали доберёмся. Ведёрко небольшое возьми, черёмухи нынче вал.
Обрадованная Варя быстренько облачилась в старенькое трико, отцовскую энцефалитку и материнский платок. В сумку сложила хлеб и чай, чуток зеленого лука. Гриня минут через десять уже был готов, стоял у ворот. Привычно распахнул дверцу автомобиля и помог Варе разместиться.
— Давай сначала к бабуле, а то потеряет меня, — предупредила Варя водителя. Баба Аня, узнав о поездке, сразу в слёзы: «Тебе же лежать надо, а ты собралась куда-то».
— Баб Ань! Она и будет лежать, вон, лежак с нами. А я тебе черёмушки подберу на пироги, а, баб Ань? Достань-ка нам свой горбовичок, — дипломатически под руку подвёл её к амбару.
— Но, коли так, ладно. Бери посудину, — успокоилась старушка и подала Грине двухведёрный горбовик из легкой дюральки. Убедившись, что внучка уже улеглась на заднем сиденье, уважительно посмотрела на Гриню, а потом старательно перекрестила вслед отъезжающую машину.
— Но, Варюха, горбовик нешутошный. Засучивай рукава, раз нас из-за черёмухи только отпустили, — посмеивается парень. Дорога шла через колхозные поля. Укатанные во время уборочной разномастной техникой дороги были сродни асфальту: каменной плотности, ровненькие, только местами были высохшие глубокие ямы от минувших летних дождей.
Варька, полёживая на сиденье, дышала ягодным ароматом, который источал горбовик. Деревянное его днище за всю долгую службу впитало столько соков, что в салоне машины, казалось, было тесно от голубичного и брусничного духа.
По закрайку дальней пашни полукругом стояли черёмушные кусты-исполины, обожаемые всей деревней, особенно ребятнёй. На исходе сентября ветви были унизаны ягодой. Черёмуха маслянисто блестела, нарядно обрамляла сарафанно-красные листы, изредка медленно падающие на землю.
Гриня, прихватив ведёрко, стал возле первого же куста и проворно набирал ягоды.
— А ты прогуляйся пока, только далеко не броди. Соскучилась, поди, по лесу в больнице своей! — крикнул ей вслед. — И осторожней, не оступайся!
Варя подалась от черёмух к березовой рощице, где от редких порывов в кронах падали вниз глянцево-желтые и пятнистые листья. Листопадный дождь не был безмолвным. Чудилось Варе, что листочки тихо-тихо переговаривались друг с другом, медленно вальсировали в каком-то им понятном танце и потихоньку затягивали в этот танец и её. После дороги и шума двигателя наступившая тишина была какой-то нереальной, колдовской. И больше всего хотелось никуда не уходить, а кружиться бы здесь в этом золотом дожде, а потом тихо улечься на жёлтый ковёр и смотреть, как сверху всё прибывают и прибывают золотые парашюты.
Журавли неровной строчкой пытались сшить сентябрьское небо, чтобы в рваные прорехи не пролезли тёмные холодные тучи. Но зыбкое их шитьё расползалось. И всё дальше к югу уплывал клин под сиротскую песню-плач.
Варька слезливая с этой аварией стала. Смахнула непрошеные слёзы, оглянулась, не видел ли это Гриха. Потом потихоньку подалась к нему, помочь хоть немного с ягодой. Но тот, внимательно оглядев Варюху, весело скомандовал:
— Заскучала, чо ли? Поехали дальше, к Прижиму. Там до синих гор рукой подать.
Варюха снова уютно устроилась на сиденьях, куда предусмотрительный Гриня бросил старый полушубок. Дальше он ехал совсем тихо, стараясь, чтобы машину как можно меньше трясло. С большими предосторожностями проехал ещё несколько километров к местечку Прижим, где черёмушные кусты склонялись над самой водой. Река в этом месте круто изгибалась своим блестящим телом, а у противоположного берега билась в крутолобые прибрежные скалы, поросшие наверху могучими соснами. За первой скалой высилась гряда зеленовато-синих сопок, а за ними — ещё одна, незаметно сливающаяся в вершине своей с такого же цвета небом.
Возле воды, внизу, была удобная площадка. Гриня спрыгнул туда первым, подал руки Варе: — Держись. Только не прыгай!
Та потянулась к рукам, но парень ловко подхватил её и опустил рядом с собой, не дав сделать ни шага самостоятельно.
— Да я бы са…
— Молчи. Сказали же — нельзя прыгать пока. Знаю, что ты всё «сама». Но не сейчас. Смотри лучше: тут синие горы ближе всего, их видно. Но пока с тобой туда нельзя. Дорога очень плохая, только на «шестьдесят шестом», а там прилечь негде. Но честное соседское: как только тебе будет можно, поедем в хребёт. Там самые что ни на есть синие горы. Замётано? — Стоя рядом, он придерживал её за талию, чтобы не оступилась и не упала в воду.
— Замётано! — Варюха не могла наглядеться на долгожданные синие горы, которые и впрямь казались совсем близкими. И неожиданно поймала себя на мысли, что ей нравится, как он поймал её сейчас на этом маленьком пятачке и то, как бережно сейчас поддерживает. И вспомнилось опять его вырвавшееся «Варенька», когда она плюхнулась на стул. Чтобы проверить свои догадки нарочито качнулась, вроде оступилась. Но Гриня широкой пятернёй прижал к себе — не шелохнуться.
— Интересно, Гриня: живёшь в такой красоте и не видишь. Неужто, чтобы увидеть всё, нужно аварию эту, смертельно испугаться? Ладно, что-то меня понесло… Пойдём, черёмуху ещё пособираем, бабуля ждёт, раз посулили. — И неохотно высвободилась от придерживающей её надёжной руки.
Гриня выскочил на крутой берег, снова подал ей руки и подтянул наверх. Варя вдруг разглядела его глаза:
— Гриха, а у тебя глаза-то в крапинку, как у кота.
— А у тебя, а у тебя, как… — Он неожиданно замялся.
— Что у меня?
Но парень замолчал. Часа два собирали ягоды. Высыпали в горбовик одно ведро, второе.
— А давай-ка поедим, Гаврош, — позвал наконец Гриня.
— Чего это я «Гаврош»?
— Да смешная ты в этой куртке дядь Лёшиной. Она тебе как платье. Давай на капот выставляй еду. Я термос достану.
Общими силами соорудили на капоте стол, Гриня достал отварную картошку. Уплетали домашние припасы, запивая горячим чаем с молоком. Варька с набитым ртом вспомнила:
— Ты не представляешь, как я хотела в больнице лук со сметанкой и отварную картошку! Принесут эти дурацкие каши-размазни, а у меня лук в глазах стоит, полная миска.
Плотно подзаправившись, опять принялись за сбор черёмухи. Ближе к вечеру оба походили на шахтёров — руки чёрные, лица черные от ягод и размазанной по лицу мошки. Умывшись, собрались и поехали домой. Добравшись до деревни, первым делом завернули к бабе Ане, вручили ей тяжёлый горбовик. Та всплеснула руками от радости: запасы сушёной черёмухи давно истаяли. А свежую набрать некому — все заняты.
— Вот порадовали старуху! Спаси вас Господь! Устала, доча?
— Нормально, баб! Я, как принцесса, провалялась больше. Это всё Гриня.
— А тебя уж мать искала. Езжайте с Богом. Ой, чуть не забыла! Какой-то парень заезжал чужой, с друзьями на городской машине. Казачок такой
