107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»
Где теперь эти тонкие смуглые руки,Жар пустыни и тела счастливого зной?Где теперь караваны верблюдов и вьюки,Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:Караваны верблюдов ушли на восток,И резинка на розовой женской подвязкеНатянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь и в мире холодных сиянийГоворишь, что тебе как родная сестра —Эта женская страсть аравийских свиданий,На соломе и в тесном пространстве шатра.
1936
108. «Как нам не надоело это…»
Как нам не надоело это:Не кровь, а сахарный сироп,Не страсть, а легкость пируэта,Не смерть, а поза. Где же гроб?
Жизнь трогательнее, больнее,Печальнее во много раз,Как страшно: в инее аллея!Ну что ж, пора! Который час?
Жизнь — это слабый голос в хоре,Сердцебиенье наверхуВ последнем с музой разговореИ пуля жаркая в паху.
О, как невыразимо это —Россия и предсмертный пот,Страданья мужа и поэтаВ стране, где вечный снег идет.
1936
109. «Зима на сердце у поэта…»
Зима на сердце у поэта,И слышен муз озябших плач,А ты еще в загаре лета,У моря, где играли в мяч.
Теперь ты снова в платье тесном,В закрытом платье городскомВсе вспоминаешь о небесномСоленом воздухе морском.
И вижу море — путь опасныйДля кораблей, сердец и лир,И тот спокойный и прекрасный,Безоблачный счастливый мир —
Мир девушки и христианки,Куда дороги вовсе нетДля легкомысленной беглянки,Для музы, для тебя, поэт…
Зима, а я услышал скрипку,Залив увидел, как дугу,Тебя, как золотую рыбку,Лежащую на берегу.
1936
110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…»
Прислушайтесь к органу мирозданья,К хрустальной музыке небесных сфер.Пищит комар, и голосок созданьяВливается в божественный размер.
Пчела гудит гитарною струною,Поет на виадуке паровоз,И в небе над счастливою землеюМильоны птиц, кузнечиков и ос!
Как раковину розовую, к ухуПрижмите горсть руки — о, шум какой!Старайтесь уловить вдали по слуху,Как бьется мира целого прибой.
Нельзя ли, кумушки, хоть на мгновеньеО маленьких делишках помолчать:Мы ангела в эфире ловим пенье,А музыке небес нельзя мешать.
1936
111. УТРО
Ты — городское утро. КосоЛежащий на паркете свет.Ты — кофе с булкой, папиросаИ шорох утренних газет.
Вода обильно льется в ванной —Источников и труб напор,Где полочка — ледок стеклянный,А кафели — сиянье гор.
И даже голос неприличныйСтал звонким баритоном вдруг,И запах мыла земляничныйНапомнил запах детских рук.
С утра за наше счастье битваИ сборы к трудовому дню,Скользит, оружье римлян, бритваВдоль по точильному ремню.
И вот, слетев к пчелиным стаям,С небес, как в розовом меду,Прекрасным расцветает раемЗемное дерево в саду.
Зачем такие этим сливам,Варенью, райские цветы?Но будь нарядным и счастливымСредь хлопотливых пчел и ты,
Чтоб сдать в народные амбарыПшеницу солнечных холмов,Для радостной души товарыИ полные мешки стихов.
В чернильницу перо стальноеТы обмакни по мере сил:Навеки дерево сухоеСадовник мира осудил.
1935
112. «Жестокая мудрость природы…»
Жестокая мудрость природы:Червь лист пожирает в тоске,Сам гибнет от птичьей породы,А птица трепещет в силке.
Ты мне закрываешь рукамиГлаза, ничего больше нет.Сквозь пальцы с твоими духамиСливается розовый свет.
С какой материнской заботойТы прячешь весь мир от меня,Боишься силками, охотойНарушить сияние дня.
Позволь мне взглянуть на страданье,Ведь где я увижу потомЖестоких охот ликованье?Нет бедствий в краю гробовом.
1936
113. «Какие выбрать слова…»
Какие выбрать словаВ словесном море?Рычанье льваИли паузы в разговоре?
Чтобы и ты пролилаПрекрасные слезы,Красавица без тепла,Бумажная роза.
Чтобы и ты надо мной,Над моими стихамиРазразилась грозой,Горошинами-слезами.
Но у куклы фарфоровой нетНи сердца, ни боли, ни сына,Для куклы небо — паркет,А слезы — из глицерина.
1936
114. «Мы купим белую большую яхту…»
Т.А.Л.
Мы купим белую большую яхтуИ Африку прекрасно обогнем.Пусть солнце хлынет в угольную шахту,Нам надоел наш темный тесный дом.
Нет, лучше мы поедем на раскопки,А в Сирии, в пустыне, — солнце, зной.Вообразите белый шлем из пробкиНад вашей белокурой головой!
Вообразите простоту пейзажа:Костер, палатка, каравана след.И день, когда таинственная вазаВдруг явится из мусора на свет.
Хотите, мы на ледоколе с вамиПредпримем грандиозные труды,Где под трагическими небесамиЛюбовь — крушение, а сердце — льды?
И там, в чудесном холоде искусства,Прижавшись близко, будем погибать,В дневник записывать большие чувства,Сигналы бедствия в пространство слать?
Но Вы боитесь холода сонета,Вам Африка милее во сто крат.Вы любите оливы, пальмы, лето,Загар, на солнцепеке виноград.
1935
115. «Труды людей, и предприятья пчел…»
Труды людей, и предприятья пчел,И геометрия пчелиных сот.Постройка дома, прилежанье школ,Пшеничные амбары, воск и мед.
О, как прекрасно это — строить дом,Пшеницу насыпать в большой амбар,Хозяйственной пчелою над цветкомТрудиться, хлопотать в полдневный жар!
Вот почему сквозь слезы мы глядимНа все, в чем пользы нет, — на тлен стихов,На бесполезный фейерверк, на дым,На ваше платье в мишуре балов.
1936
116. «Вдруг полюбила муза паровоз…»
Вдруг полюбила муза паровоз,Его бока крутые и дыханье,Вращенье красное его колес,Его огромнейшие расстоянья.
Когда он, оставляя дымный след,Проходит с грохотом по виадуку,Она ему платочком машет вследИ в знак приветствия подъемлет руку.
На свете всех счастливей машинист:Он дышит этим воздухом вокзальным,Он слышит звон пространства, ветра свистНа перегоне дальнем триумфальном.
И вот, в агавах пыльных за горой —Романский городок в тепле зефира,Где горожанка смуглою рукойБерет билет в окошечке кассира.
1935
117. «Может быть, ты живешь в этом доме…»
Может быть, ты живешь в этом доме,Надеваешь прекрасное платьеВ этот час, в этом мире зеркал.К волосам из пшеничной соломыТак подходит открытое платье,Чтобы ехать в театр иль на бал.
Ничего… Ни жестокость мучений,Ни тяжелых высоких сомнений,Ни заломленных в ужасе рук,Только сердца спокойного стук.
Только чистый проветренный воздух,Только в оранжерейном морозеПлечи — мрамор, как жар в холодке.Только капля духов. И весь воздухСтал подобен химической розе,Одуванчик — пуховке на жаркой щеке.
1937
118. В ИЕРУСАЛИМЕ
