117. «Может быть, ты живешь в этом доме…»
Может быть, ты живешь в этом доме,Надеваешь прекрасное платьеВ этот час, в этом мире зеркал.К волосам из пшеничной соломыТак подходит открытое платье,Чтобы ехать в театр иль на бал.
Ничего… Ни жестокость мучений,Ни тяжелых высоких сомнений,Ни заломленных в ужасе рук,Только сердца спокойного стук.
Только чистый проветренный воздух,Только в оранжерейном морозеПлечи — мрамор, как жар в холодке.Только капля духов. И весь воздухСтал подобен химической розе,Одуванчик — пуховке на жаркой щеке.
1937
118. В ИЕРУСАЛИМЕ
Да, не прочнее камень дыма,И русским голосом груднымО камнях ИерусалимаМы с музой смуглой говорим,
A у нее гортанный голос,И видел я: на поле томОна склонилась, чтобы колосПоднять, оставленный жнецом.
Все розовое в этом мире —Дома и камень мостовой,Холмы и стены, как в порфире,Как озаренные зарей.
Счастливец я! Бежав от прозы,Уплыв от всех обычных дел,На эти розовые розыЯ целый день с горы смотрел.
1937
119. АТЛЕТ
Н.Н. Берберовой
Пшеница спеет в солнце лета,В амбар струится, как вода.Спартанец легкий плащ атлетаНа землю сбросил без стыда.
В поту, на солнечной площадке,И улыбаясь — солнце, свет! —Стоят лицом к лицу, как в схватке,Весь мир и молодой атлет.
Как радостно он дышит миром,Бросая в крепкий воздух мяч!Отметим лёт мяча пунктиром,Улыбкою — завистниц плач.
Как высоко грудную клеткуВздымает марафонский бег!Протянем лавровую веткуВсем, кто опережает век.
Не пища, не иищеваренье,А только тело, воздух, звон,Где пульсом кровообращеньяХолодный мрамор оживлен.
Олимпиада: воздух, лето,Торжественный латинский слог,Легчайшая душа атлета,Полет мяча и топот ног.
1936
120. «Ты — гадкий утенок, урод…»
Ты — гадкий утенок, урод.И нет у тебя ничего:Ни сил лебединых, ни вод,Ни голоса, как у него.
Не крылья, а лужа. И в нихКусочек далеких небес,Таких непонятных, как стих,Таких невесомых на вес.
Но даже за то, что тебеПослали — за лужу, за нос,Такой неуклюжий! — судьбеТы был благодарен до слез.
Пленительный лебедь из рукВ балетном пространстве летитПод музыку скрипок, и вдругГром рукоплесканий гремит.
Весь мир, как огромный цветок.Ты плачешь от счастья, без сил.При мысли, что хоть на часокИ ты этот мир посетил.
1936
121. АННА
Средь бурь и прекрасных ненастий,Как мачта средь звезд и морей,Как гибкая ива во властиГитарных кастильских ночей,
Трепещет, склоняется АннаНад синей и страшной водойПленительных глаз Дон-Жуана,Где мир отразился пустой.
Не верь никаким уговорам,Мужским непонятным слезам,Красивым и ловким танцорам,Поэтам и синим глазам —
Все только начало разлуки,Ты будешь сгорать от стыда,Ты будешь заламывать руки,Покинутая навсегда.
О, в шорохе платьев туманныхВ темнице своей кружевнойОстанься для вздохов гитарныхЗапретной страной.
122. РОМАН
Ты — африканское объятье,Ты — пальма, ты — высокий храм.Ты в черном шумном бальном платьеПо лестнице нисходишь к нам.
И с легкомысленным поэтомДыханье делишь, пьешь вино,Усталая, перед рассветомТы говоришь: «Мне все равно»…
Но угасает жар романа,Как тлен шампанских пузырьков.Увянут милые румяна,Умолкнет музыка балов.
Ты располнеешь в жизни душной,У мужа в клетке золотой,Ты станешь теплой, равнодушной,Благополучной и земной.
Меняет голоса эпоха.А легкомысленный поэт?Наверное, он кончит плохоСреди своих житейских бед.
И прочитав о том в газете,Твой муж, солидный человек,Вздохнет и скажет о поэте:— Стихи в американский век…
1937
123. ВЕРНОСТЬ
В слезах, в одиночестве вечном,В терзаниях — ночи без сна,В прекрасном порыве сердечномСклоняется к слабым она.
Как Троя, как крепость в осаде,В которой воды больше нет.Представлен к высокой наградеЕе комендант и поэт.
О, верность и ум комендантаОтмечены на небесах:Бессмертьем — душа, и талантом,Звездою алмазною — прах.
И новая там АндромахаСтоит на высокой стене,Взирает на битву без страхаВ прелестной своей тишине.
Ты, льющая слезы над телом,Когда погибает герой,Зачем ты к нему не слетелаНа помощь средь битвы такой?
Зачем не склонилась спасеньемК слабейшему, к мукам таким,Его не оплакала пеньемИ не разрыдалась над ним?
1937
124–126. КОЛОДА КАРТ
1. «В колоде 52 карты…»
В колоде 52 карты.Это — Наварра и Арагон,Франция, роза Декарта,И Кастилия — гитарный звон.
Четыре короля и дамы,Строй пик и сердец.Зеленые поля и храмы,Где золотой телец.
Четыре игральных масти:Кастилии каравелльный флот,В Атлантике божьи страсти,Где «Санта-Мария» плывет…
2. «И в золоченой карете…»
И в золоченой карете(Не профиль, а бог, медаль)Людовик — как на монете —Едет в прохладный Версаль.
О лилии тучных бурбоновИ под глазами мешки!О фавориток и троновВ темных боскетах грешки!
А если звон шпаги,Взмах шляпы с пером и поклон,И глоток из плетеной фляги,Это — Наварра и Арагон.
Но смерть голубую колодуТасует костяшками рук,Ставка — жизнь за свободу.Угодно, любезный друг?
3. «И, потирая руки…»
И, потирая руки,Садится бледный игрок,Сначала так, от скуки,Потом вызывая рок.
И в этой схватке с рокомВсе кажется сквозь туман,Что золото тяжким потокомТечет в дырявый карман.
Но смерть прикупает к восьмерке.Туз! И во цвете летГибель на апельсинной корке.Девятка, и ваших нет!
И республика в буре ломаетЛилии и дубы,Карточный домик сдуваетС зеленых полей судьбы.
1937
127. ШУМ ПЛАТЬЯ…
Шум платья на балу, — как парусинаВысоких и прекрасных парусов,Шум корабля… А мачты — древесинаВоспетых столько раз дубов…
Ты — роза! В бальной залеТы поднимаешь радостно бокал,И пузырьки рождаются в бокале,В шампанском, в царстве люстр, зеркал.
Но мир другой — огромный и печальныйБушует тайно за твоим челом,И даже в суматохе бальнойНельзя забыть под музыку о нем.
И, вспомнив про моря, дожди и слезы,Ты умолкаешь… Облака плывут…И две слезы, как маленькие дозыСоленых вод, из глаз твоих текут…
1937
128–132. ПОЭМА О ДУБЕ