Некоторые считали Дорофеева суховатым, чересчур уж официальным. Но матросы его любили, а это было, пожалуй, самым главным. Когда-то Дорофеев мечтал стать подводником. Волевой, энергичный, он неуклонно шел к цели и добился своего. Мечта осуществилась. Ничего иного он и не желал. Командование не раз отмечало в приказах успехи офицера, старалось его выдвинуть на более высокую должность в штабе, но Дорофеев заупрямился, и его в конце концов оставили в покое. Дорофеева ценили, при разработке плана учений советовались с ним, выполнение наиболее трудных и ответственных заданий возлагалось, как правило, на него. Но командир подводного корабля, по-видимому, и в самом деле был сухим человеком, лишенным отзывчивости: благодарности командования он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Советовались с ним большие начальники, он почтительно отвечал, но, когда нужно было отстоять свою точку зрения, не стеснялся вступать в спор, горячился, и переубедить его было почти невозможно. Своим упрямством он мог довести самого мягкого и покладистого человека до бешенства.
— Если вы считаете, что я не прав, то разрешите мне уйти! — говорил он и вытягивался по стойке «смирно».
— Что же это вы, Лопатин, сплоховали? — спросил Дорофеев без гнева.— Батя-то у вас всю жизнь грузчиком работал — до самой пенсии таскал на горбу ящики. Волжским богатырем его прозвали. Да и вы вроде с виду в отца пошли, а уравнительную цистерну затопить не смогли.
Старшина первой статьи Струков не стерпел и набросился на Лопатина, обозвал его разгильдяем.
Дорофеев поморщился, остановил старшину. Лопатин ждал сурового наказания, но командир корабля сощурил глаза, усмехнулся, окинув взглядом широкоплечую фигуру матроса, и проговорил с неожиданной лаской:
— Бывает. Всякое бывает, Лопатин. Пловец вы первоклассный, а вот ерундовый рычажок повернуть не смогли. Поразмыслите-ка, почему такое случилось. Можете идти.
Когда матрос ушел, Дорофеев сурово сказал Струкову:
— Жениться, Илья Ильич, задумали?
Струков заморгал белесыми ресницами, потрясенный осведомленностью командира. Он действительно захаживал в рыболовецкий колхоз, где приглянулась ему черноокая дивчина Люся, и всерьез подумывал о женитьбе. Но какое отношение это могло иметь к только что состоявшемуся разговору с нерадивым матросом Лопатиным?
— Вот я и говорю,— продолжал Дорофеев,— жениться задумали. И обмякли, дорогой старшина первой статьи. Забыли, зачем вас поставили на подводный корабль. К специальности своей охладели. На всех тренировках Лопатин «открывал» кингстон условно. Вы видели это, но не создали в отсеке такой обстановки, чтобы матрос мог развить свои практические навыки. Условности и упрощенчество... Идите!
Струков выскочил из каюты как ошпаренный.
— Откуда только он прознал, что я жениться собираюсь? Никому ни слова не обронил.
— Да у тебя на физиономии написано, что ты жених,— смеялся главный старшина Буняков.— Наш Сергей Иванович человек с понятием в смысле психологии. Он таких разгильдяев, как ты, насквозь видит... Жених ты и есть жених!
От очередного увольнения Струков отказался.
— Будем тренироваться,— сказал он Лопатину.
Могло показаться, что капитан третьего ранга Дорофеев совершенно лишен того, что называют морской романтикой. Это был трезвый, рассудительный человек, вечно погруженный в свои заботы. Другой был бы польщен, что именно его лодке доверили такое ответственное дело, как испытание нового прибора, предназначенного произвести целую революцию в подводной акустике. А Дорофеев, выслушав приказание, лишь ответил:
— Есть!
И трудно было понять по его спокойному угловатому лицу, обрадован он или нет.
Даже командующий рассердился:
— Вы хорошо уяснили важность и ответственность предстоящего похода?
— Так точно.
— Действуйте!
Командующий только пожал плечами. Но он знал, что на Дорофеева можно положиться. Такой не подведет.
Теперь первый этап испытаний закончен. Лодка возвращается в базу. Только сейчас капитан третьего ранга почувствовал, до какой степени он измотан. Продержаться еще несколько часов... А потом — освежающий душ, чистая постель, полный покой. Как хорошо, что самое трудное уже позади... Люди тоже изрядно устали. В первые дни инженер Румянцев еще кое-как держался. Рассказывал свободным от вахты о тайнах морского дна. Оказывается, и в этой области он обладал энциклопедическими познаниями. Матросы расспрашивали о последних исследованиях дна Тихого океана. Такие исследования велись Академией наук уже несколько лет. Был открыт меридиональный подводный горный хребет. Он упирался своим раздвоенным северным концом в Алеутскую островную гряду и тянулся далеко на юг через Гавайскую возвышенность. Хребет, таким образом, делил Тихий океан на западную и восточную котловины. Беседа заинтересовала и Дорофеева.
— Я слышал, будто бы ученые стремились установить возраст глубинных вод. Какова ценность этих исследований для практики? — полюбопытствовал он.
Румянцев задумался, потом ответил:
— Вас всегда интересует практическая сторона дела, Сергей Иванович. Да, эти исследования имеют большое практическое значение. Посмотрим в корень явлений. Дело в том, что американцы выдвинули предложение производить захоронение отходов атомной промышленности в глубинах океана. Советские ученые решили выяснить этот вопрос и произвели исследования в районе впадины Танга. Каковы же выводы? Выяснили следующее: перемешивание вод глубоководных впадин совершается довольно быстро. Таким образом, захороненные там радиоактивные соединения поднимаются на поверхность, попадают в организм растений и животных, рыб и млекопитающих. Происходит заражение огромных районов океана. Американское предложение — это злостная авантюра, направленная во вред человечеству.
На пятый день похода инженер уже не читал лекций. Сейчас он осунулся, на лице ни кровинки. Держится только на самолюбии. Сегодня утром он с горькой усмешкой произнес:
— Нет, капитана Немо из меня не вышло бы. А в юности по дурости грезилось и такое... Завещание в правом нагрудном кармане. Скажите, что его погубила любовь к морю... Он был великим оптимистом и верил в прогресс.
