Тем временем вражеский самолет заметили еще с одного корабля, и по радио с него информировали, что будут нас на него наводить. Разведчик шёл на большой высоте, порядка восьми-девяти километров, он быстро приближался к Мале, но мы имели шанс его опередить. Мы запустили турбонагнетатели и увеличили угол подъёма. Я пристально вглядывался в голубизну неба, пока не услыхал в наушниках голос Нельсона:
— Вот он!
Я повертел головой и увидел слева белую нить конверсионного следа, разматывающуюся позади еле заметного блестящего пятнышка. Нельсон сообщил на базу, что цель захвачена.
— Давайте, парни! — сообщили нам снизу. — Цель — ваша, только забирайтесь повыше.
Я взглянул на высотомер. Стрелка показывала уже 25 тысяч футов (восемь километров). Мотор надрывался в разреженном воздухе, и его стенания не мог заглушить даже вой компрессора, автоматически переключившегося на вторую скорость. Начали мерзнуть ноги, обутые в теплые ботинки. Я снял ноги с педалей, и чтобы усилить кровообращение, потопал ими по полу кабины. На остеклении фонаря сверкнули кристаллы инея. Наконец мы достигли высоты, на которой шел японец, и разошлись в стороны, намереваясь захватить его в клещи.
Благодаря нашей разведке, я хорошо различал практически все типы японских самолетов, особенно разведывательных, но поглядев на этот, сразу понял, что сейчас перед моими глазами находится нечто кардинально новое. Это был приземистый двухмоторный моноплан[79] с крыльями такого размаха, что это казалось неправдоподобным. Никаких следов оборонительной пулеметной или пушечной установки, по крайней мере в задней полусфере, я не обнаружил, и это меня очень насторожило. Японец делал не более двухсот пятидесяти узлов (450 километров в час), к тому же он шел на гораздо меньшей высоте, чем обычно появлялись японские разведчики. На что он рассчитывал? Нельсон, вероятно, думал о том же, потому что он предупредил меня:
— Не высовывайся пока. Я начну первым.
Я сбавил обороты и немного отстал, но как только командир начал разворот для производства атаки, японец качнул крылом и сделал глубокий вираж в мою сторону. Я шарахнулся от него, и сразу же потерял метров сто высоты, за что получил от командира короткий нагоняй.
— Сядь ему на хвост, — успокоившись, приказал Нельсон. — И сделай пристрелку. Посмотрим, что он станет делать.
Пока я наверстывал упущенные метры, вражеский разведчик выровнялся, но курса не изменил. Обычно японские пилоты, когда понимали, что им собираются сесть на хвост, поворачивали назад, отстреливаясь из всех пулеметов и до предела увеличивая скорость. Наш же с Нельсоном “подопечный” избрал другую, совершенно непонятную тактику. Он увеличил скорость, правда не намного, и принялся набирать высоту. Однако по нам пока еще не было сделано ни единого выстрела, я упорно не видел ни одного пулемета, развернутого в мою сторону. Как только я попытался зайти японцу в хвост, он снова сделал резкий поворот в мою сторону, и я поразился его потрясающей маневренности — такой увертливостью не отличались даже японские двухмоторные истребители, не говоря уже о бомбардировщиках и скоростных разведчиках. Положение для нас усугублялось тем обстоятельством, что наши одномоторные “спитфайры” на такой большой высоте были крайне неустойчивы, и любой достаточно резкий маневр грозил свалить машину в штопор, что было совершенно нестрашно самолету, снабженному двумя симметрично расположенными моторами.
Нельсон кружил над нами и всё видел, но от реплики на этот раз воздержался. Японец снова пошел прежним курсом, оставив меня далеко позади. Я понял, что справиться с ним будет непросто. Нужно было менять тактику.
Но Нельсон был иного мнения.
— Попробуй еще раз. — приказал он.
— Так мы долетим до самого Мале. — огрызнулся я.
— ПОПРОБУЙ ЕЩЁ РАЗ. - повторил командир. — Иначе это придется сделать мне.
В его голосе я услышал плохо скрытые нотки раздражения — он не переваривал ослушания подчиненных даже в мелочах. Вместе с этим он тоже, видимо, понимал, что японский пилот может оказаться опытнее нас, и это задевало его самолюбие. Мне пришлось подчиниться, хотя я предвидел результаты этой попытки. Но тут в мою голову пришла идея поднырнуть под японский самолет и попытаться расстрелять его снизу. Я решил так и сделать, хотя предприятие было слишком рискованным — у японца на пузе вполне могла быть спрятана целая пушка, такие случаи бывали, и они стоили жизни самым лучшим нашим асам.
Однако иного выхода я не видел. Приходилось полагаться исключительно на удачу.
Я сделал обманный маневр, и когда японец снова развернулся, я сделал резкий крен вправо, и рискуя попасть в спутную струю его моторов, буквально прилип к его фюзеляжу снизу. Я прямо впился глазами в его серебристое днище, ожидая когда из замаскированной амбразуры в меня упрется смертоносное дуло пушки или пулемета. Японец, видимо, потерял меня из виду, он также резко выровнялся, и я почувствовал себя спокойнее.
Теперь начиналось самое главное. Мне следовало быстро, но крайне осторожно убрать газ, м как только между нами образуется метров десять или пятнадцать, резко задрать нос “спитфайра” и “замочить” по японцу из всех шести пулеметов. Этот маневр я произвел безукоризненно, но когда на вражеский самолет обрушился шквал огня, то я поразился произведенным эффектом, вернее, отсутствием такового. Я видел, как мои 12-миллиметровые зажигательные пули отскакивали от фюзеляжа разведчика, крыльев, гондол моторов, и с противным визгом уносились прочь в пустое небо. Когда он вышел наконец из прицела, то с виду оставался таким же невредимым, как и до начала атаки. Я понял, что машина бронирована выше всяких пределов, и это в какой-то мере объясняло столь относительно малую её скорость и небольшой по сравнению с другими стратегическими разведчиками потолок. Теперь стало ясно, для чего у этой машины столь длинные крылья — это помогало перегруженному бронёй самолёту подолгу держаться в воздухе и залетать на такие огромные расстояния.
Однако это все меня никак не могло утешить. Я разочарованно плелся за японцем, не зная, что еще предпринять, как вдруг услышал в наушниках возбужденный голос Нельсона:
— Отверни!
Я мигом сообразил, в чем дело, и когда начал разворачивать свой “спитфайр” с набором высоты, то краем глаза увидел, что истребитель Нельсона, как коршун, обрушился на японца сверху, и все его пулеметы изрыгали из своих жерл такой убийственный огонь, какой только что вел и я сам. Внезапно меня ослепила яркая вспышка, и я понял, что японец взорвался. Гигантские крылья сложились, словно картонные, разваливающийся фюзеляж, кувыркаясь, устремился в свой долгий полет к океану. Ни один член японского экипажа с парашютом не выбросился, из чего я заключил, что все погибли при взрыве. Я поискал глазами “спитфайр” командира и пристроился к нему. Мы делали над падающими обломками вражеского самолёта широкие круги, пока их не поглотила пучина океана, и только убедившись в том, что из экипажа никто не спасся, повернули домой.
Задание было выполнено”.
…Изучая этот кусок из книги Ральфа Тэлбота, где Стив Харрис так красочно описывает сбитие японского самолета, опытный специалист наверняка поймет, что в тот день прославленным английским пилотам повстречался явно НЕ ТОТ “Тачикава”. Например, оба пилота, участвовавших в перехвате, так и не смогли подробно описать самолет, сбитый ими над Индийским океаном. Тэлбот приводит эскиз, нарисованный Нельсоном, и этот рисунок мог изображать любой двухмоторный самолет той поры, имеющий однокилевое оперение и низкорасположенный центроплан[80]. Единственным аргументом в пользу версии относительно расправы именно с Ки.77 являлось только наличие у японца “огромной величины крыльев”. Да, аргумент этот весом, но далеко не так бесспорен, как кажется. Дело в том, что у японцев в разработке находилось несколько похожих самолетов с большим размахом крыльев, и одним из них был стратегический разведчик флота R3T1 “Сакуридан”, который к версии о непричастности к этому акту подходил более всего.
Первым в рассказе Харриса смущает тот факт, что у сбитого его командиром разведчика крылья “сложились как картонные”. Этот мелкий, на первый взгляд, факт, при умелом с ним обращении может иметь решающее значение. Изучив конструкцию Ки.77 (который, как известно, был построен только в двух экземплярах), можно выяснить, что крылья у этого самолёта не могли сложиться ни при каких обстоятельствах. Во-первых, Ки.77 — классический низкоплан, то есть самолет, крылья которого крепятся к нижней части корпуса. Это автоматически означает, что у такого самолета прочность центроплана по сравнению с другими конструкциями повышено минимум вдвое, так как низкорасположенный центроплан — конструкция неразъёмная, и простирается от одной консоли крыла до другой. Из этого следует, что крылья у этого самолёта никак не могли сломаться, тем более в районе центроплана (как явствует из рассказа Харриса и Нельсона) даже в результате прямого попадания крупнокалиберных авиационных снарядов, а такие снаряды, как впрочем и любые другие, на “спитфайрах” отсутствовали, были только относительно мелкокалиберные американские 12-мм зажигательные пули, которые (опять же по свидетельству Харриса) не смогли пробить даже относительно тонкую авиационную броню, не говоря уж о крепких многослойных ланжеронах[81] из закаленного металла…
