— Сумочку забыла, — сказала Лиз.
Цвета ее лица и одежды стали ярче. «Смущается», — понял он. Казалось, что даже юбка и волосы у нее потемнели, а глаза расширились, и он увидел, что они кофейного цвета. В них светились надежда, ожидание и готовность к тому, что он сейчас что–нибудь сделает или скажет.
— Забыли? — едва слышно произнес он. — У нас?
Она дерзко разглядывала его, румянец и радостное выражение не сходили с ее лица, как будто она вернулась нарочно, как будто это очень много значило.
— Наверное, я оставила ее в подвале, — сказала она. — Там, где большие телевизоры.
— Да–да, — только и нашелся, что сказать, Роджер — у него пропал дар речи.
Разгоряченное сияющее лицо, глядевшее на него через прилавок, отражало не меньшее замешательство. Темные глаза Лиз светились, она хотела что–то сказать, запнулась и без слов бросилась к лестнице. Ее длинная юбка шлейфом плыла сзади.
«Что мне делать?» — лихорадочно думал он. Между тем его руки продолжали разбирать бирки, скреплять их, сортировать. Просто стой здесь, приказал он себе. Пусть жизнь вытекает через кончики пальцев, пока не ослепнешь, пока не подкосятся ноги и ты не грохнешься замертво.
Очень скоро она вернулась с сумочкой. Сумка была кожаная, новая, с ремешком, который она тут же перебросила через плечо. Видимо, она была рада, испытывала облегчение от того, что нашла ее.
— Какой был бы ужас, если бы я ее потеряла, — сказала она. — У меня там чего только нет.
У выхода она, запыхавшись, остановилась и обернулась.
— Уходите? — спросил он.
Она кивнула.
— До свидания, — попрощался тогда он. — Увидимся.
Не ответив, она пригнула голову, быстро вышла из магазина и устремилась прочь по тротуару.
Некоторое время спустя Роджер пришел в себя и задумался: «Ничего не знаю. Как понять? Расценивать это как какой–то сигнал? Делать из этого какие–то выводы? А может, я уже дошел до того, что во всем вижу какие–то знаки, потому что хочу их видеть. Еще немного, и я начну слышать голоса. В чем найти опору? Чему верить?»
За спиной у него зашипело переговорное устройство. Там в одной лампе периодически коротило и шипело каждый день. «Мне уже и в этом чудятся знаки, — подумал он. — А почему бы и нет? Какая разница — услышать что–то в шипении переговорного устройства или увидеть в том, что только что произошло у меня на глазах, прямо здесь, передо мной, в моем собственном магазине, где мне знаком каждый уголок и где все мое.
Глянь–ка, на что я повелся. Уцепился за какое–то шипение, всего лишь звук, такой тихий, что его едва слышно. На пороге слышимости. Фон какой–то».
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–фф.
«Туманно как–то очень. Нужно напрячься. Попробовать постичь.
Боже, — подумал он, — так ведь и надорваться можно. Угробить себя, вслушиваясь.
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–фф.
Как это изматывает. Нелегко. Нужно прилагать усилия. Иначе ничего не получится. Нужно хорошо потрудиться, и только со временем добьешься каких–то результатов. Нужно дуть, просеивать, веять, вдыхать в это свою жизнь и поддерживать ее.
Сначала ты это сам воображаешь. А потом лелеешь, пока оно не станет правдой».
Роджер подошел к переговорному устройству, нажал кнопку и спросил:
— Есть кто там, внизу?
Он ждал, но никто не отвечал.
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф.
— За работу! — сказал он в переговорное устройство.
Его голос должен был прозвучать раскатом грома в пустом отделе техобслуживания. Он представил себе, как в темноте отзывается эхо.
— Кончай, принимайся за работу, — приказал он. — Оторви задницу от стула, слышь, ты.
«Это я сам с собой разговариваю», — напомнил он себе.
— Что ты там делаешь? — спросил он в переговорное устройство. — Сидишь, что ли, просто? Заснул?
«Уж ты–то крепко заснул», — сказал он себе.
— Отвечай, — потребовал он. — Я знаю, что ты там.
Я не один, думал он. Я это знаю.
— Ну же. — Он надавил на кнопку и резко повернул регулятор громкости до максимума. — Отвечай!
Пол завибрировал у него под ногами.
Это мой голос — подо мной. Из–под земли.
К прилавку подошел Пит, закончивший разговаривать по телефону.
— Эй! — окликнул он Роджера. — Ты чего это?
— С отделом техобслуживания разговариваю, — отмахнулся тот и оставил в покое кнопку переговорного устройства.
Устройство зашипело.
Вечером, после ужина, Вирджиния показала ему свитера, купленные во время похода по магазинам с Боннерами.
— Смотри. — Она держала их перед ним. — Неплохие, правда?
— Замечательные, — сказал он. — Хорошо съездили?
— Ты же знаешь, что мне нравится ходить по магазинам в Пасадене.
— Зачем Чик измерял фасад моего магазина?
— А он измерял? А, он, кажется, определял ширину витрины.
— Но зачем?
— Это ты у него спроси, — сказала Вирджиния.
Подумав, он признался:
— Я сильно удивился, когда увидел, как вы толпой вваливаетесь в магазин.
— Толпой?
— Ну да, считая собаку. Чья она?
— Уолтера и Джерри. Очень ласковая и воспитанная.
С места, где он сидел, ему не было видно лица Вирджинии. Он размышлял, стоит ли рассказать ей о том, что он заходил к Боннерам. Что будет хуже — рассказать или не рассказать?
И тут не знаешь. Ничего нельзя знать наверняка. Какие–то проблески в тумане. Может, так, а может, этак. Зацепки, намеки… Он сдается.
«А, может быть, это и к лучшему, — подумал он, — что по–настоящему ничего нельзя знать. Что остается только гадать. А это большая разница».
Подтверждения — вот чего не хватает. Без него они могут блуждать наугад до бесконечности. Или оно просто свалится на них с неба. Подтверждение для него — того, что он предполагал, или для Вирджинии — если она что–нибудь подозревала.
«Я подозреваю, что ты подозреваешь. А ты–то что подозреваешь, господи ты боже мой? Все ведь так смутно».
— А, забыла тебе сказать, — вспомнила Вирджиния. — Хотя тебя это, наверно, разозлит… — Она улыбнулась. — Лиз забыла сумочку в одном универмаге в центре города. Пришлось ехать обратно в Пасадену — едва успели до закрытия.
— И что, нашлась?
— Да, продавец отложил ее. Чик говорит, с ней всегда так.
«Значит, эта версия отпадает, — подумал он. — Видишь как. А что же шипение? Что за голоса ты слышишь в этом шуме без всякой причины?»
«Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ффф», — говорит ему мир. Со всех сторон. Отовсюду. Шипение и помехи. Они пытаются достучаться до него, сообщить ему что–то.
— О чем ты думаешь? — спросила Вирджиния. — Что–то ты хмурый.
— Про цветное телевидение думаю.
— А ты не думай.
— Не могу, — сказал он. — Я думаю о том, что у меня полный склад черно–белых телевизоров, которые я должен буду отдать фактически даром.
— Попробуй думать о чем–нибудь приятном, — посоветовала ему Вирджиния.
— Попробую, — пообещал он. — Постараюсь.
В воскресенье после обеда Роджер посадил Грегга в «Олдсмобиль» и поехал к Боннерам. При свете дня их типовой домик выглядел довольно убогим. Окна нуждались в покраске, газон давно не стригли. На красном «универсале», стоявшем перед домом, все еще лежал слой пыли. На грязном крыле кто–то неразборчиво вывел заглавные буквы. Наверное, их мальчишки.
Закрывая дверцу «олдса», он подумал: «Я мог бы и в этих буквах, выведенных на крыле машины, что–нибудь прочитать».
— Мы сейчас обратно поедем? — спросил Грегг, когда они переходили улицу.
— Скоро.
Была половина второго. Они приехали с запасом.
— А мама не едет с нами? Я думал, она поедет.
Мальчик угрюмо смотрел на отца.
— Мама попросила, чтобы тебя отвез я, — сказал Роджер. — Я и Уолта с Джерри повезу. — И пошутил в своем духе: — Конечно, если я для тебя недостаточно хорошо вожу, можешь взять такси на те сорок центов, что ты скопил.
— А может, попозже поедем? — попросил Грегг.
— Посмотрим, — ответил Роджер, поднялся с сыном на крыльцо дома Боннеров и позвонил в дверь.
Никто не откликнулся. Он позвонил снова. Дом казался пустым.
— Может, их нет дома, — бросил он Греггу.
И тут обнаружил, что стоит на крыльце один. Грегг куда–то сбежал. «Вот засранец», — выругался Роджер про себя. Он спустился с крыльца и пошел по газону.
— Грегг! — позвал он.
Сын появился из–за угла дома.
— Они на заднем дворе, — сообщил он. — Они там, за домом.
— Хорошо, — сказал Роджер и пошел вместе с сыном по дорожке между стеной дома и забором, вошел через калитку, мимо кустов и оказался на заднем дворе.
Собака породы колли лежала посередине ступенчатого газона, выставив вперед лапы. Задний двор оказался ухоженнее, чем фасад. В глубине росло несколько фруктовых деревьев, стояла мусоросжигательная печь и лежала куча сухих веток и листьев. По боковым сторонам забора были разбиты клумбы. У заднего забора мальчишки Боннеры строили из деревяшек домик. Он был уже почти готов. Оба трудились в джинсах, с обнаженными торсами, босиком. Чик Боннер занял позицию поблизости, на кирпичном бордюре. Он сидел, опустив голову и полуприкрыв глаза. Его лысина влажно блестела на солнце. Остатки волос были такими редкими, как будто им уже недолго оставалось красоваться на своем месте. Кожа головы порозовела и покрылась пятнами, а когда Чик поднял взгляд, Роджер увидел, что брови у него тоже розовые. Заслоняя глаза ладонью и щуря их, Чик посмотрел на него и достал солнечные очки.
