сзади, обняв меня за плечи.
— До весны он нам вряд ли понадобится, — сказала я, когда ветер чуть стих. — Никто из наших путешественников не вернется раньше, чем… — Фраза повисла в воздухе: на самом деле мы не знали, когда они вернутся — и вернутся ли вообще. Война уже начала сдвигаться к югу, и холодное спокойствие приближающейся зимы было лишь недолгим затишьем перед бурей.
— Они вернутся домой целыми и невредимыми, — твердо сказал Джейми. — Все до единого.
— Надеюсь. — Я прислонилась к нему спиной, невольно ища опоры в его уверенности, в крепости его тела. — Думаешь, Брианна с Роджером уже в Чарльстоне?
— Конечно, — с ходу ответил он. — Хотя до него более трехсот миль, но погода стояла хорошая. Если у них не отвалилось в дороге колесо или они не встретились с пумой, то недели за две должны были доехать. Вот увидишь, скоро мы получим от Брианны письмо с известием, что все в порядке.
Эта мысль согревала сердце, несмотря на гипотетическую опасность встречи с пумами; однако в его голосе слышался легкий оттенок неуверенности.
— Все будет хорошо. — Я протянула руку назад и обхватила его за бедро. — Марсали и Фергус, конечно, ужасно обрадуются возвращению Жермена…
— Но?.. — Джейми почувствовал недосказанность последней фразы. — Ты за них переживаешь?
— Не знаю.
Глядя на необозримые просторы, поглотившие нашу семью, я вдруг похолодела от страха. А если мы больше не увидимся?
— Все что угодно может случиться. Мы даже не сможем помочь! — Я нервно засмеялась. — Вспомнилось, как Брианна впервые пошла в детский сад. А я стояла и смотрела, как она идет, прижимая к себе розовый контейнер для завтрака, а потом исчезает за дверью… одна-одинешенька.
— Ей было страшно? — тихо спросил Джейми, собрав в пучок мои разметавшиеся волосы и перевязав их платком.
— Да, хоть она и храбрилась. — Я сглотнула слезы и потянулась за бутылкой. — Бри и сейчас боится, — вырвалось у меня.
— Почему, a nighean? — Джейми присел на корточки и заглянул мне в лицо. — Что-то не так?
— Из-за сердца. — Глубоко вздохнув, я рассказала ему о мерцательной аритмии.
— Ты можешь это исправить? — Сдвинув брови, Джейми настороженно обернулся на бескрайний лес. — Она не умрет в дороге?
— Нет! — в панике воскликнула я.
Джейми схватил мою руку и крепко сжал.
— Нет, — повторила я, заставив себя успокоиться. — Она не умрет. Это не смертельно, особенно в молодом возрасте. Хотя и непредсказуемо.
— Ясно. — Джейми пристально посмотрел на меня. — Как война. — Он кивнул в сторону далеких гор. — Никогда не знаешь, чего ожидать. Может, ничего не произойдет; может, произойдет, но не скоро; может, не здесь и не сейчас… — Его пальцы еще крепче обхватили мою ладонь. — Однако ты все время помнишь, что оно там. Пытаешься отмахнуться, выбросить до поры до времени из головы — только все тщетно.
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Мы оба жили с этим ощущением; в последние годы оно настигло каждого.
Высоко в небе ветер стих, но носящийся у поверхности земли холодный бриз по-прежнему трепал мою одежду. Тепло от выпитого вина улетучилось, руки у нас замерзли, и лишь горячий взгляд Джейми продолжал согревать меня изнутри.
— Не бойся, саксоночка, — сказал он наконец. — По крайней мере, мы вместе.
* * *
Несмотря на пронизывающий ветер, мы не торопились спускаться. Хотя наше местоположение было заметным и довольно уязвимым, зато отсюда открывался отличный обзор: мы бы сразу увидели приближающуюся опасность и успели подготовиться. Это успокаивало.
— Что еще ты делал в Солсбери? — спросила я, прильнув к нему спиной. — Судя по запаху — купил корицу. А хинную кору?
— Тоже. Полфунта — забрал все подчистую. Как ты просила. Сахарных голов купил только две — их сейчас днем с огнем не сыщешь из-за эмбарго. Зато удалось раздобыть перец, а еще… — Он порылся в спорране и протянул мне маленький коричневый кругляш. — Мускатный орех.
— Боже! Сто лет не нюхала этот запах! — Осторожно, чтобы не уронить, я взяла орех холодными пальцами. Поднесла к носу и, закрыв глаза, вдохнула пряный аромат, отчетливо представляя рождественское печенье и густой сладковатый вкус эгг-нога[169]. — Сколько ты за него заплатил?
— Тебе лучше не знать, — ухмыльнулся Джейми. — Судя по выражению твоего лица, саксоночка, оно того стоило.
— Если принесешь к ужину немного рома, обещаю придать твоему лицу такое же выражение, — сказала я, смеясь, и вернула орех — для сохранности. Когда Джейми прятал его на место, я заметила торчащий из споррана маленький листок бумаги с истрепанными уголками. — Что это? Секретное донесение от Комитета безопасности Солсбери?
— Возможно. Если среди его членов есть евреи.
Он вручил мне бумагу, и я округлила глаза. В последний раз видела текст на иврите лет сорок пять назад, однако сразу узнала язык. Но что самое удивительное — это был почерк Джейми.
— Какого черта?..
— Сам не знаю, — сказал он извиняющимся тоном и забрал записку. — Констебль в Солсбери нашел ее — не мою копию, а оригинал — в кармане у трупа и спросил, не могу ли я разобрать, что здесь написано. Я сказал, что это иврит, и примерно перевел текст на английский, только мы все равно ничего не поняли. Уже в гостинице мне вдруг взбрело в голову сделать для себя копию…
— И в самом деле странно. — Я не умела читать на иврите — в отличие от Джейми, который изучал этот язык в парижском université, — однако последнее слово было на английском. — Интересно, при чем здесь «амбидекстр»?
Джейми пожал плечами и покачал головой.
— Текст на иврите — что-то вроде молитвы на благословение дома. Я видел нечто подобное в еврейских домах в Париже; они прикрепляют к двери такую маленькую штуковину, которая называется мезуза[170]. Но вот «амбидекстр»… — Он нерешительно покосился на меня. — Единственное, что приходит на ум, — это длинное слово, в котором ни одна из букв не повторяется.
Как только речь зашла о Париже, я тут же вспомнила дом его кузена Джареда, где мы прожили целый год перед Восстанием и где в дневное время Джейми торговал вином, а по ночам (чаще, чем хотелось бы) занимался политическими интригами и…
— Шпионаж? — неуверенно предположила я. Коды, шифры и секретная переписка были не по моей части — этим заведовал Джейми.
— Не исключено. — Он казался немного смущенным. — Прости, саксоночка, не стоило тащить такое в дом. Мне просто стало любопытно.
Это был всего лишь клочок бумаги, причем содержащееся в нем послание явно предназначалось не нам. Однако записка пробудила воспоминания о тревожных днях и ночах в Париже, наполненных роскошью, страхом
