убежденности. Все старые слова надоели, все орудия притупились, надежда поблекла, и исхода не видно. Логики в событиях нет, идет какая-то каша. Вообще — болото, гниль, неразбериха какая-то, общее бессилие». И еще: «Дума, как дохлая муха, сплетничает, раскалывается, никто не верит в будущее, паралич правительства, паралич в Думе, паралич в земстве, все валится из рук. И ни одного светлого луча. Таково сейчас всеобщее настроение. Это вовсе не реакция, реакция — все же сила, а теперь туман, болото, всеобщее недоумение. Все проваливается, и даже пресловутое „недовольство“ — беспартийно, безлично, бестолково. Это не святое возмущение»22.
Среди общего разочарования, отмечал известный журналист, осталось два деятеля, которые зовут к объединению оппозиционные силы, но оба — и Гучков, и Милюков — это генералы без армии23.
М. О. Меньшиков тоже считает: «Мы близки к параличу», — это не статья известного публициста, а его письмо в январе 1914 г. к другу-конфиденту. Можно говорить свободно, по душам, как принято во время дружеских излияний. Наблюдения талантливого публициста заслуживают внимания, это оценка работы Думы, но она сделана в контексте с общим положением страны. «Законодательство, вырабатывающее „реформы“ по 30, 50, по 100 лет, чтобы принятый таким образом закон тотчас же признать неудачным, — разве такое законодательство не близко к параличу? А суд, раздавленный обилием всяческой уголовщины и допотопностью судопроизводства? А финансы, основанные на необходимости ежегодно делать за границей долги? А флот и армия, которые еще не вооружены и не устроены? А церковь без верующих и школа без желающих учиться? Словом, наша государственность трещит по всем швам»24.
Вывод беспощаден, но он подтверждается другими свидетельствами. «Никаких сколь-либо серьезных законопроектов о печати министерствами внесено не было, — констатирует отчет фракции кадетов. — Вторая сессия вновь с полной очевидностью подтвердила, что никаких надежд на действительные реформы на эту Думу не может быть возложено»25.
Стенограммы заседаний Думы раскрывают картину беспрестанных покушений правительства на законодательные права, на законодательную инициативу нижней палаты. Наиболее характерно в этом отношении заявление товарища министра просвещения М. А. Таубе во время обсуждения одного мелкого «вермишельного» проекта, который был подготовлен по инициативе Думы и в ее комиссии. Министр заявил, что аналогичный проект готовится министерством и на основании закона думская инициатива должна быть отклонена. Дума имеет право готовить закон по собственной инициативе лишь в случае отказа министерства это сделать. Но в данном случае отказа не было, и надо ждать документ от правительства26.
Выступление Таубе депутат Милюков громко, под аплодисменты и возгласы: «Браво! Браво!» назвал «подготовкой государственного переворота во имя уничтожения законодательных прав Думы». Его дружно поддержали не только кадеты, но и ораторы от октябристов и националистов. И оспоренный Таубе законопроект был немедленно в трех чтениях обсужден и принят Думой27. Это голосование симптоматично, оно свидетельствует о тенденции к единению крупнейших фракций от центра, от центра вправо, от кадетов к националистам, которые ранее поддерживали правительство. Еще более характерным в наступлении на Думу было заявление нового премьера Горемыкина (с января 1914 г., об этом ниже), что Дума не имеет права направлять депутатские запросы Совету министров и он отвечать на них не будет, ибо Думе дано право запрашивать лишь отдельные министерства. Формально премьер был прав, но практика работы Думы уже имела прецеденты выступления премьеров Столыпина и Коковцова с ответами на депутатские запросы, Горемыкин ломал эту традицию28.
«Разъяснение» Горемыкина и антидумский выпад Таубе встревожили депутатов, и не только оппозиционные фракции. Правительство наносило выверенные, «точечные» удары по самым важным правам Думы, своего рода ее жизненным центрам: по праву запроса — самой действенной форме надзора за властными структурами, и по праву на законодательную инициативу, без которой Дума, по существу, превращалась в совещательный орган.
Но был еще один важный аспект в этом демонстративном разъяснении премьера, он показывал истинное лицо последнего и сводил на нет его обещания, рушил надежды думских деятелей, что отставка Коковцова откроет новые возможности для законодательства. Эти надежды сеял сам премьер.
Оппозиция в Думе и ее печать открыто обвинили правительство в подготовке нового государственного переворота. Власти официально опровергли эти обвинения. В феврале 1914 г. официоз правительства разъяснял: «От воли монарха приемлют свое бытие законодательные учреждения империи, каждое из которых обладает одной третью государственной власти». Эта же мысль была изложена 6 марта 1914 г. в рескрипте Горемыкину, где утверждалось, что нужно беречь согласие между «правительством, облеченным полным доверием монарха» и «законодательными учреждениями, круг ведомств коих строго очерчен в законе». Итак, с одной стороны, полное доверие, а с другой стороны — ограничения. Этим сказано все29.
И. Л. Горемыкин по назначении его премьером сообщил Родзянко, что желает сдвинуть законодательство с мертвой точки. 1 марта он провел под своим председательством совещание представителей всех (кроме крайних левых) думских фракций — по вопросам, связанным с обсуждением в Думе бюджета и особенно кредитов на осуществление военных программ. Общественность тревожило быстрое наращивание военной мощи Германии, открыто бряцавшей оружием, при одновременном явном отставании России в перевооружении армии. Разительных сдвигов совещание не принесло. Военный министр Сухомлинов заверял, что армия стоит на должной высоте, что ассигнований на оборону вполне достаточно. Оно так и было, но далеко не все отпущенные средства использовались эффективно. Совсем другое впечатление на общественность произвела другая инициатива премьера, заявившего, что Дума может предъявлять запросы только к отдельным министрам, а не к председателю, не к кабинету в целом.
Открытая конфронтация правительства и Думы нарастала. «Особенно взволновало нас, — вспоминает П. Н. Милюков, — покушение на свободу депутатской речи по поводу преследования Чхеидзе по статье 129 (за оскорбление верховной власти)»30. Обвинение депутата, противопоставившего республику монархии, не было безупречным, ибо прямого призыва к изменению государственного строя не отражало. Просто власти использовали еще один предлог, продолжая свою политику «крепкой руки». Реакция Думы была адекватна этой угрозе. Оппозиция — прогрессисты, поддержанные кадетами, — немедленно ставит вопрос о желательности принятия специального закона о депутатском иммунитете: «Об установлении безответственности членов Государственной Думы и Государственного Совета по выборам и об изменении статьи 14 Учреждения Госдумы». Обосновывая свою законодательную инициативу, прогрессисты разъяснили, что впредь депутаты не должны привлекаться к ответственности за словесные правонарушения, «которые они могут совершить при исполнении своих обязанностей». Милюков поддержал эти инициативы и сделал энергичный выпад, заявив, что до принятия этого закона Дума не должна переходить к рассмотрению очередного пункта по повестке дня, а это было принятие бюджета.
Это уже было серьезно. Под
