угрозой стоял бюджет, и, кроме того, вновь, как в Первой Думе, встал открыто вопрос о пересмотре императорского Учреждения в правах Думы.
От имени Министерства внутренних дел выступил товарищ министра и заявил, что эту думскую законодательную инициативу правительство осуждает и, естественно, брать на себя разработку законопроекта не станет. Тем самым Дума получала возможность поручить подготовку проекта своей думской комиссии. Это было ее законное право. Немедленно оно было использовано. Дума 8 ноября 1913 г. большинством голосов принимает решение о разработке закона об иммунитете депутатов31. Правда, в дальнейшем предложение Милюкова не получило поддержки большинства. Но к обсуждению бюджета Дума еще долго не приступила. Николай II повелел прекратить конфликт, закрыв дело Чхеидзе, начертав на докладе: «Надеюсь, что впредь председатель Госдумы не допустит суждений, противных закону и порядку». Это было согласие на «консенсус», но левые депутаты перечеркнули эту надежду Николая II32. В Думе продолжали бушевать бури. В том же апреле депутаты потребовали от правительства ответа о причинах отравлений рабочих на ряде химических заводов столицы, вызвавших рабочие волнения. На эти события наложилось и другое.
Приближалось двухлетие большевистской «Правды» (22 апреля), в короткий срок ставшей весьма популярной газетой, и трудящиеся производили денежные сборы в Фонд рабочей печати. Поскольку «Правду» правительство преследовало, закрывало, конфисковывало, а депутаты по этому поводу выступали с резкими протестами, то юбилей газеты грозил приобрести антиправительственную направленность.
Одним словом, вопрос о покушении на свободу депутатской речи, остро вставший по поводу преследования Чхеидзе, оказался переплетенным с другими важными вопросами более широкого звучания. Защита свободы депутатского слова способствовала укреплению блока прогрессистов с кадетами и октябристами. «Мы впервые, — вспоминает П. Н. Милюков33, — нашли большинство, которое готово было идти на неутверждение бюджета, октябристы заговорили необычным для них тоном. Правда, эта готовность не нашла практического воплощения. Дума всегда одобряла государственную роспись доходов и расходов, внося поправки лишь по сметам отдельных министерств».
Второй аспект в этих баталиях имел уже идеологическую подоплеку. Дело в том, что ставленник камарильи, любимец императора Николай Маклаков имел на вооружении любимую хитроумную теорию, согласно которой Дума и Совет министров были двумя координационными организмами, над которыми стоит царь, обладающий полнотой законодательных прав. 2 мая против этой «хитроумной» комбинации специально выступил Милюков, с доказательствами, что ряд его заявлений совпадает с актом Булыгинской Думы 6 августа 1905 г., то есть с законом о законосовещательной Думе, предшествовавшим Октябрьскому манифесту. Милюков тогда не знал, что «хитроумная теория» «второго Николая» (Маклакова) не является, строго говоря, его собственной, а выражает затаенное сильное желание самого Николая II о лишении Думы права вето, то есть введения в силу законов. Как уже отмечалось, два Николая подготовили соответствующий проект и лишь вмешательство Коковцова (это было уже в конце его премьерства) приостановило немедленное осуществление этого замысла; но только приостановило, не более.
В феврале — марте 1914 г. правительство оказалось под обстрелом Думы. За обсуждением вопроса о депутатском иммунитете последовали один за другим депутатские запросы по рабочему вопросу (отравления на химзаводах) и запрос кадетов о запрещении властями празднования юбилея Т. Г. Шевченко. Милюков произносит 19 февраля речь в защиту украинской культуры и языка, поддерживая требования об украинской школе и правах украинского языка в правительственных и судебных учреждениях34.
Пытаясь отвести от Совета министров все эти обвинения, премьер Горемыкин дает свое разъяснение, переадресовывая запросы к отдельным ведомствам. Тут был свой резон, виновата не власть как система, как принцип, а лишь отдельные ее представители, ошибаются лица, система же безупречна.
Весеннее противостояние достигло зенита в день заседания 22 апреля. Согласно повестке дня надлежало начать обсуждение бюджета. Но оппозиция, использовав свое право по Наказу, делает заявление (от имени депутатов — Милюков, Керенский, Чхеидзе и др.), вновь предлагая отложить обсуждение и принятие бюджета до принятия закона о депутатском иммунитете. Это предложение было отвергнуто 14 голосами против 76.
На трибуну поднялся докладчик бюджетной комиссии, за его докладом должен был, согласно процедуре, выступать министр финансов, но на трибуну взошел сам премьер, пожелавший сделать свое «разъяснение». «Положение мое простое, — говорил премьер, излагая свой курс, — оно заключается в совместной и дружной с вами работе <…>, чтобы каждый из нас мог в пределах начертанных ему законами обязанностей посвятить свои силы служению родине». Призыв не был услышан, Дума отнеслась к новому премьеру более чем сдержанно. Особенно депутатов возмутило несколько фамильярное предложение премьера заходить к нему запросто со своими предложениями, дверь для всех открыта, каждый будет выслушан, если ему есть что сказать.
Левые депутаты устроили премьеру обструкцию и не дали ему говорить. Председатель предложил на пятнадцать заседаний удалить смутьянов. Но по Наказу провинившиеся перед голосованием имели право на краткую (до 5 минут) защитительную речь. Они использовали это право. Подымаясь один за другим, они демонстративно бросали тяжкие обвинения правительству «кровавых капризов», преднамеренно вновь и вновь повторяя: «демократическая республика», «кровавая власть». На этом председатель оратора прерывал, но следующая пятиминутка начиналась с повторения прерванного. Председатель делал перерывы в заседаниях, чтобы пристав мог удалить из зала наказуемых им лиц, но после возобновления заседания обструкция продолжалась. Только после удаления всех обструкционистов, то есть левых фракций: социалистов и трудовиков, порядок кое-как восстановили и Горемыкин смог сделать свои разъяснения35.
Среди депутатов, исключенных за обструкцию, был социал-демократ большевик Малиновский, состоявший с 1910 г. на службе в тайной полиции. Он пользовался полным доверием Ленина, который писал для него тексты речей, и был членом Центрального комитета партии; через него Министерство внутренних дел было хорошо осведомлено о планах большевиков. Но его резкие агитационные речи в Госдуме возмутили нового товарища министра внутренних дел Джунковского, ведавшего охранкой, который решил прервать с ним отношения и сообщил М. В. Родзянко об истинной роли Малиновского, которому, разумеется, пришлось сложить депутатские полномочия и уехать за границу.
Ленин долго отказывался признать, что Малиновский был агентом полиции; «Правда» объясняла его уход нервным переутомлением и порицала его за недостаток выдержки. Меньшевики, наоборот, злорадствовали. С этого момента правительство утратило свой главный источник осведомления о внутренних делах партии большевиков.
Однозначную оценку шумной демонстрации 22 апреля дать невозможно. В самой Думе среди депутатов слышались голоса, в том числе из лагеря оппозиции, что обструкция еще раз показала бессилие Думы и неразбериху. «Все наши потуги — и речи, и отказы в кредитах, и обструкции — детская игра», — писал депутат-либерал Велихов своему другу 28 февраля. Были и
