старшую лекарку — шинироску по имени Вересанис. Она указывает мне, где найти Цилиолиса и, отказавшись от перевязки, я иду в соседнюю палатку, где почти сразу же нахожу его.
Лицо и одежда Цилиолиса покрыты брызгами крови, которые он даже уже не замечает — он настолько устал, что едва узнает меня, когда я трогаю его за плечо.
Он готовится раскрывать рану воина, в плечо которого вонзился зазубренный меч, и пока лекарки суетятся вокруг с повязками и горячей водой, слушает меня. Глея где-то рядом, я слышу ее текучий алманэфретский голос поблизости, за перегородкой, отделяющей общую часть палатки от той, где лечат тяжелые раны. Лекарки расставляют у стены лежаки для прибывших воинов. Скоро здесь будет не пройти.
Цилиолис кусает губы, и глаза его бегают туда-сюда, словно пытаясь кого-то найти.
— Я не уйду отсюда, пока все не кончится, — говорит он.
— У вас еще есть возможность уехать, — начинаю я, но он качает головой, вздыхает, прячет глаза и, наконец, выдает:
— Ты не знаешь, и Унна тоже, да и сама Инетис вряд ли помнит. У Инетис были схватки в тот день, когда Избранный впервые показал нам свое лицо. Ее не довезут до Асмы, даже до Асморы не довезут. Это безнадежная затея с самого начала. Правитель опоздал, я думаю, что роды начнутся уже совсем скоро.
По моему лицу Цилиолис видит, что я этого не знал. Одна из лекарок окликает его — все готово — и я понимаю, что мне пора.
— Попроси, чтобы тебе наложили на рану мазь, — говорит мне он напоследок. — Станет легче, обещаю.
Он уходит за перегородку, и я следую за молоденькой лекаркой, которая деловито указывает мне на лежак у стены. Я присаживаюсь и стягиваю корс. Рука перестает болеть почти сразу же, как раны касается прохладная мазь. Лекарка быстро накладывает повязку и помогает мне одеться — и почти сразу же убегает прочь, к другим раненым. Я поднимаюсь; мне нечего больше делать в палатке, и слова Цилиолиса звучат у меня в ушах почти так же громко, как и его крик.
Его крик.
Я замираю, когда из-за перегородки доносится дикий вопль Цилиолиса и испуганные — девушек-лекарок.
Он отдергивает рукой занавеску-шкуру и делает шаг вперед, ухватившись обеими руками за живот. В свете очага я вижу, что на его лице выступили крупные капли пота.
— Цили! — слышу я крик Глеи, и она тут же показывается из-за соседней перегородки. — Цили, что, что с тобой?
Но он не может вымолвить ни слова. Только падает на колени и сжимает руками живот, и я вижу, как все сильнее бьется под теплым корсом золотое сияние — знак Энефрет. Глаза Цилиолиса, кажется, вот-вот вылезут из глазниц. Он пытается вдохнуть — и не может, только держится за живот и отчаянно кричит, как будто из него выдирают внутренности.
— Цили, Цили, — присев рядом, трясет его Глея. Цилиолис хватает ее за руку, но тут же отпускает, издав еще один полный муки крик. Обернувшись к девушкам, Глея быстро поднимается на ноги и командует: — Помогите мне поднять его, живо! Надо уложить Цилиолиса на лежак! Займитесь кто-нибудь раной того воина и быстро принесите мне связку дымнохмырника!
Одна из лекарок тут же ныряет за перегородку, и скоро я слышу ее резкий голос: «Воду! Быстрее, тут много крови! Дайте нож!»
От меня мало толку, и потому я только следую за ними, когда Цилиолиса поднимают и помогают ему добраться до ближайшего свободного лежака. Глея натыкается на меня взглядом, и я делаю шаг вперед, хоть и не знаю, зачем. Мое предположение покажется ей безумием, но у меня нет другого, и если она спросит, что с ним, я вынужден буду ответить.
Цилиолис падает на лежак, зажимая руками живот. Из-под его пальцев сочится золотистый свет, пульсирует, наливается силой — и утихает, чтобы через мгновении появиться снова.
— Нет, нет, нет… — повторяет он. — Нет, только не сейчас, только не сейчас…
— Что не сейчас, линло? — спрашивает Глея, называя его так, как назвала меня в тот вечер, когда пришла ко мне, Нуталея — алманэфретским словом, означающим сердце и любовь одновременно. — Что не сейчас?
Она не успевает выслушать ответ. Воздух вокруг нас вдруг становится горячим и полным золота, вот только на этот раз золотистое сияние можно почти ощутить пальцами. Это не сияние Цилиолиса. Эта магия куда сильнее чем то, что я ощущал когда-либо раньше, но я ее знаю и безошибочно могу распознать.
Это Инетис.
Я выбегаю из палатки — мне становится жарко, душно в вязком мареве магической силы, и падаю коленями в снег, чтобы справиться с этим жаром, и загребаю его руками и сую в рот, где, кажется, все готово воспламениться.
Эта сила готова изжарить меня изнутри.
Сияние пропадает так же быстро, как и появилось, и только тогда я понимаю, что стою на четвереньках в ледяном снегу — один, потому что на других эта магия так не подействовала. Голова кружится, в глазах бьется кровь. Мне не сразу удается подняться, и только новый крик Цилиолиса заставляет меня собраться с силами и вернуться в палатку.
Меня встречают огромные темные глаза алманэфретской лекарки, и по ее взгляду я понимаю, что Цилиолис все-таки смог ей сказать, что происходит.
У Инетис, правительницы Цветущей долины, син-фиры Асморанты и владычицы земель от неба до моря и до гор, начались роды.
48. ВОИН
Л’Афалия встречает нас у лекарского дома, ее лицо полно тревоги. Она протягивает руки мне навстречу, словно я здесь — самый долгожданный гость, но не касается меня и
